Линни: Во имя любви
Шрифт:
— На кого мы с тобой похожи! Нас остается только окатить ведром морской воды.
— Не шути так, Линни. У меня нет сил даже плакать. Не думаю, что когда-нибудь сумею от этого оправиться.
— Сумеешь, — заверила я ее.
— А, девочки, вы уже проснулись, — раздался на пороге звучный голос миссис Кавендиш. — Переодевайтесь, а затем выносите одежду и всю постель на палубу. Мы тут сейчас мигом приберемся. Я видала шторма и похуже. Однажды корму корабля захлестнула волна, и вода залила палубу, а затем и мою каюту. Из меня получилась прекрасная русалка. — Она весело рассмеялась. — И потом, в этом путешествии нас ожидает еще не один шторм.
Услышав это, Фейт разрыдалась, и у нас ушло около десяти минут на то, чтобы ее успокоить.
Возле западного побережья Африки наш корабль настиг еще один шторм. На этот раз он отбросил нас
Мы сделали короткую остановку на мысе Доброй Надежды, чтобы пополнить запасы, а затем направились в теплые воды. Но скоро мы попали в сезонный ураган. Корабль накренился, началась килевая качка, и всю мебель сорвало с креплений. Я молча молилась, чтобы корабль выдержал эту трепку и на этот раз тело не изменило мне. Когда наконец через сутки море утихло, я встала с постели спокойная и с сухими глазами, но Фейт не ответила на мою улыбку.
Затем мы попали в штиль и две недели стояли под палящим солнцем. Паруса обвисли, и стало видно дыры в них. Ни у кого не было сил разговаривать или играть в карты, а жара делала мысль о танцах невыносимой. Было тихо, слышался только дразнящий плеск воды о борт и скрип корабельных балок. Море походило на серебряный поднос — такое же твердое и неподвижное.
Команда угрюмо ворчала, ремонтируя паруса и растрепанные фалы, и бросала раздраженные взгляды на пассажиров, кружащих вокруг в надежде поймать прохладное дуновение ветра.
Затем наконец однажды утром я проснулась от движения и, выйдя на палубу, увидела, что паруса наполняет ветер. Море было гладким и спокойным, корабль стремительно разрезал водную гладь. Я испытала такой подъем, что улыбнулась самому неразговорчивому из матросов. У него были крепкие руки, все в татуировках, а под кожей играли мускулы — еще вчера он внушал мне опасения, так как напоминал Рэма Манта, но сегодня это сходство исчезло.
Стало невыносимо жарко, и мы перетащили постели на палубу. Женщины спали в одной части корабля, мужчины — в другой. Посредине в целях благопристойности натянули парус. В первую ночь на палубе я никак не могла уснуть. Я встала и направилась к поручню, переступая через Фейт и других женщин. Стоя в темноте, я смотрела на море, на отражающуюся в темной воде серебристую лунную дорожку. А затем вода вдруг озарилась изнутри переливами яркого света, словно под самой ее поверхностью зажглись мириады крошечных свечей. Я смотрела, не в силах пошевелиться, пока не заболели глаза. Было ли это какое-то подводное существо? Или знак того, что я на верном пути?
Днем в Индийском океане кипела жизнь: мимо нас шныряли летучие рыбки, похожие на длинные серебряные монеты, и, как и предсказывала Фейт, рядом с кораблем часто плыли киты и дельфины. Солнце ласкало мою кожу, прогревая меня до мозга костей: мне, наверное, никогда раньше не было так тепло. Однажды, стоя на палубе с закрытыми глазами и подставив лицо солнцу, я осознала, что ко мне уже много ночей не возвращался привычный кошмар. Так, словно солнце, куда более жаркое, чем в Англии, выжгло страх из моего мозга, въелось в него, уничтожая, совсем как нахальные крысы, шныряющие под палубой, которые вгрызались в нашу одежду, проделывая в ней дыры.
Неожиданно до поручня долетели теплые брызги. Они намочили мне лицо. Я облизнула губы, наслаждаясь древним, первобытным вкусом моря, и обернулась к стоящей недалеко от меня паре. Они поженились как раз перед отплытием и сначала направлялись в Калькутту, а затем по суше собирались ехать до Бомбея, где мужчина состоял на государственной службе в Ост-Индской компании. Мы не раз обменивались
любезностями, и я ожидала, что мы вместе улыбнемся, изумившись неожиданной купели. Но, взглянув в их сторону, я увидела, что они полностью заняты друг другом и не обращают на меня внимания. Молодой человек склонил голову и слизывал соленые капли из маленькой ямочки между ключицами своей жены, а она запрокинула голову, подставив шею поцелуям. В этот самый момент я испытала глубокое, болезненное потрясение, вернувшее меня с небес на землю. Едва уловимое движение женщины и выражение ее лица развеяли мои мечты и надежды. Это нежное и покорное выражение могло означать только одно — страсть. Я никогда не знала, что это такое, и мне вдруг стало грустно. Неожиданно море утратило все свое очарование. Теперь оно казалось только утомительной волнистой бесконечностью.Настал ноябрь. Мы находились в море почти четыре месяца. Возле корабля появились стрижи, они ныряли в воздухе, предвещая близкий берег. Миссис Кавендиш сравнила беспокойных щебечущих птиц с голубем, принесшим Ною оливковую ветвь. Она оказалась права, и на следующий день мы увидели берег и селения на нем. В море стало тесно от десятков крошечных шатких индийских лодочек. Миссис Кавендиш назвала их речными бродягами, повысив голос, чтобы докричаться до нас сквозь шум, поднятый торговцами, надеющимися продать свои кокосы, бананы, тамаринды [17] и прочие товары. Перегнувшись через поручень, я наблюдала, как местные жители забрасывали на борт корзины с привязанными к ним веревками. Некоторые из членов команды подзывали их на незнакомом мне языке, клали в корзины монеты и спускали вниз, затем корзины возвращались, наполненные заказанным товаром. Мне очень хотелось попробовать фрукты, но миссис Кавендиш покачала головой, давая понять, что такого рода торговля ниже нашего достоинства.
17
Тамаринды — индийские финики.(Примеч.ред.)
На протяжении последних нескольких дней, по мере того как мы приближались к нашей цели, во мне росло волнение. Сначала я объяснила его красотой окружающих нас воды и солнца, но затем поняла, что дело не в этом. Разница таилась в самой атмосфере этого места, и я не могла точно определить, было ли дело в воздухе или в жарких солнечных лучах. Возможно, необъяснимый приступ восхищения вызвали запахи, которые доносил до нас ветер. Ноздри трепетали от непривычных ароматов незнакомой растительности. Все это кружило мне голову, словно первая исполненная мною кадриль.
* * *
Мы остановились в городке Сэндхедс возле устья реки Хугли в ожидании прилива, чтобы войти в ее воды. Это был последний этап нашего путешествия и, как заметила миссис Кавендиш, довольно опасный. На шестидесяти милях вверх по бурным, пенным, бурым, богатым на отмели и подводные камни водам Хугли, прорезающей зеленую сельскую местность Бенгала, потерпели крушение немало кораблей.
— Одна только коварная мель Иоанна и Пресвятой Девы Марии отняла сотни человеческих жизней, — продолжала миссис Кавендиш, не обращая внимания на выражение лица Фейт.
Фейт тяжело далось это путешествие. Как и все остальные пассажиры, она похудела. Глаза запали, а морщинки возле рта стали заметнее.
Я старалась отвлекать ее от грустных мыслей и оказывать дружескую поддержку, но Фейт стала угрюмой и необщительной.
Меня испытания укрепили и дали новые силы, но она словно утратила былую решимость. Я же чувствовала себя так, словно стала выше ростом, хотя, конечно, знала, что это невозможно.
— Смотри, Фейт, это пальмы и бананы, совсем как в твоей книге, — сказала я, пытаясь приободрить ее, когда до Калькутты оставалось всего несколько часов пути. Ветер гнал волны по рисовым полям. Все казалось таким ярким, таким живым по сравнению с бледными красками Англии. Я лениво наблюдала за собакой на берегу, рассматривая ее выпирающие ребра и покрытую струпьями шкуру. Она трепала что-то завернутое в грязную синюю ткань. Вдруг мы с Фейт одновременно поняли, что это была человеческая нога. Фейт издала приглушенный вопль и бросилась прочь с палубы. Когда я решила последовать за ней, миссис Кавендиш положила мне на плечо ладонь.