Лиорн
Шрифт:
«Он хотел, чтобы вы знали: сделка проходит прямо сейчас.»
«И вам добрый день," — отозвался я.
«В течение часа все будет завершено. Сейчас как раз подписываются все документы о покупке театра.»
«Отлично, спасибо. А как ваше здоровье?»
Но он уже исчез.
Интересно, Демон специально выбрал его, чтобы издеваться надо мной?
«Ладно, босс, — вступил Лойош, — теперь уже все официально.»
«Пожалуй. Но не меняет того факта, что Каола хочет заполучить мою голову.»
«Месть разрушает душу, босс. Она была бы куда счастливее, если бы просто обо всем забыла.»
«Как и я.»
Ротса
Мне захотелось достать клинок и точильный камень, просто чтобы чуток успокоить нервы. Но ни один из моих ножей не нуждался в заточке, а кому — то из случайно проходящих мимо актеров сценка может показаться угрожающей.
Кроме того, у меня не было с собой точильного камня. Я попытался продолжить чтение, однако сосредоточиться не смог.
«В чем дело, босс?»
«Не уверен.»
«Опять у тебя приступ «что — то не так, но я не знаю, что», как раз перед тем, как все идет наперекосяк?»
Я помолчал, пытаясь понять, что именно чувствую, а это никогда не было одной из моих сильных сторон.
«Не совсем, — наконец отозвался я, — скорее это… помнишь, когда мы отправились на Восток? [30] "
«Лучше бы не вспоминать.»
«Согласен. Но это то самое ощущение, словно я где — то застрял и не могу действовать, а только говорить другим, что делать.»
«Я думал, это и значит — быть боссом.»
«Это когда хочешь, а не когда приходится.»
30
См. «Джагала»
«Знаешь, я столь тонким различиям не обучен.»
Держава сообщила, что пора посмотреть, не появился ли ужин. Что я и сделал. Да, появился.
Блюдо представляло собой противоестественный союз креветок, сосикок, гусятины, томатов и лука, смешанного с рисом, и я с удовольствием им занялся, поделившись с Лойошем, Ротсой и Тряпочником. Тряпочник одобрил, хотя для него вышло слишком остро. Я бы согласился, но с давних пор привык верить, что если у меня пожар во рту, в глотке и в носовых пазухах, а я делаю вид, что мне нравится, это помогает мне выглядеть круче. И все же было вкусно; если выживу, надо будет узнать, у кого это куплено.
У джарегов во рту, кстати сказать, нет как бишь их там зовут, в общем, того, что отвечает за восприятие остроты — в отличие от людей и драгаэрян, — так что Лойош счет это очередной удобной возможностью посмеяться надо мной.
Тряпочник кратко поведал мне, каково это — вырасти в деревеньке в ближних окрестностях Адриланки, мать его работала меднокузнецом, а отец держал маленькую винодельню. Раз в десять лет они посещали Город, где проводили неделю, и вот во время одного из этих визитов увидели представление «Вид из гнезда», и Тряпочник, которого тогда
еще так не звали, влюбился сразу и наповал. Он работал то в одном, то в другом театре с тех пор, как ему исполнилось девяносто, и никогда не желал для себя иной жизни.— Даже несмотря на еду? — спросил я.
Он махнул кусочком креветки, зажатым между палочек, и сказал:
— Мне подходит.
Я хотел, конечно, сказать, мол, не понимаю, у тебя не работа, а полный отстой, ты следишь за задним входом, а потом обходишь здание и протираешь мебель в вестибюле, и это ты называешь — быть частью театра?
Однако выразить все это так, чтобы не было обидно, я не мог, а моему кинжалу это не понравилось бы.
Но, наверное, частично я его понял, потому что однажды Тряпочник сказал:
— Знаешь, этот взгляд, совершенно ни на что не похожий, взгляд, с которым люди выходят из зала в конце второго дня трехдневника, или в конце третьего дня четырехдневника. Я имею в виду, когда они уже полностью втянулись, и вот ты видишь, как все они идут домой и считают часы до возвращения. Они втянулись, они уже твои, и ты это знаешь. А потом взгляд в конце, когда они выползают, зная, что представление их преобразило, но еще не знают, как. Вот ради этого — стоит терпеть все, что угодно, просто чтобы быть частью этого. Даже когда эта часть… — он сделал неопределенный жест, скользнув взглядом окрест.
Нет, я по — прежнему не понимаю, и все же вроде как подобрался близко.
Наверное.
Мы доели, после чего Тряпочник вежливо предложил оставить мусор его заботам.
Я еще какое — то время расхаживал по театру и понял, что все больше и больше ощущаю себя зажатым в тесноте, не способным ничего сделать. Словно в клетке.
Сидеть в клетке — неприятно, и с головой от такого творятся странные вещи; но ведь это лучше, чем умереть, так ведь? А что клетка, так сиживал я и в худших.
Я все еще не компенсировал весь нужный мне сон, так что решил, что сегодня у меня короткий день, и направился к себе в «норку».
Дерагар изучил себя в зеркале и в последний раз поправил прическу.
Мысленно потянулся к отцу и сообщил, что на остаток вечера будет занят.
«Да, — отозвался Крейгар, — могу себе представить…»
«Не надо.»
В голове у него эхом отозвался смешок. Закончив приводить себя в порядок, он снова посмотрел на собственное отражение. Отражение забавлялось. Он забавлялся. Осознал, что ему не терпится, и не мог не усмехнуться. Помешает ли толика недоверия — в конце концов, она из Левой Руки, — получить удовольствие от ее общества, или добавит к общему опыту чуток трепета? А может, и то, и другое?
Так, главный вопрос: с подарком идти или нет? А если с подарком, с каким именно? Иначе говоря, он действительно ухаживает за ней, или просто знакомится достаточно хорошо, чтобы решить, хочет ли он этого? Главный аргумент за подарок — время, так у него будет повод убить оставшийся до встречи часок.
Ну же, Дерагар, ты что, ребенок?
Наконец он решил, что раз уж они сошлись в таком неформальном ключе, подарок — это риск слишком усилить связь. А еще, если задуматься, покрой одежды, пожалуй, несколько через край: бархат говорит то, что он вовсе не собирался говорить, а оборки вокруг шеи, нет, это просто неправильно.