Лиорн
Шрифт:
На верхней странице было просто пропечатано большими буквами «ПЕСНИ ПРЕССЫ». В правом верхнем углу аккуратно приписано от руки: «Плотке».
Перевернув несколько страниц, я прочитал немного — и остановился.
Когда — то у Коти на полке стояло несколько книг, где не было ничего, кроме сценариев пьес — кое — что из Экрасана и несколько произведений Каратис из Несквина — Приозерного. Мы даже ходили в театр на пару постановок Каратис — самую ее знаменитую, «Три замочные скважины», и комическую «Сагу о Пунияле». Мне понравилось, хотя я и не такой фанат, как Коти. Потом попытался
Это я и вспомнил, перелистывая сценарий, пропуская все песни, но отмечая строчки, которые, вероятно, будут смешными, если я услышу их со сцены.
Сравнивая это с моей профессией, сценарий — это план, а постановка — это его выполнение. Возможно, аналогия не лучшая, но уж какая вышла.
Чуть погодя вошел тиасса и спросил:
— Ты тут не видел мои… а, вот они.
Я чуть поклонился и передал ему бумаги.
— Потеряешь — оштрафуют, — сообщил он.
— Вот не удивлен.
Он кивнул.
— Всякий раз, когда забываешь, что все тут в конечном итоге ради денег, они тебе обязательно об этом как — то да напомнят. Я Хайфа.
— Влад, — отозвался я, — а это Лойош и Ротса.
— Рад познакомиться со всеми вами.
— Взаимно.
— Так по какому поводу ты пришел в наш скромный семейный особнячок?
— Прячусь.
— Да? От кого?
— От людей, которые хотят сделать мне плохо.
— Похоже, от таких и правда надо прятаться
— Вот и я так подумал.
— А как они выглядят, знаешь?
— Нет.
— Хмм. А как же ты их тогда вычислишь?
— Буду искать тех, кто задает много вопросов.
Наверное, я надеялся, что он испугается, извинится и уйдет, однако Хайфа лишь рассмеялся.
— Хорошо сыграно.
Сознаюсь, мне понравилось.
Впрочем, тот, кто регулярно выходит, дабы на глазах у тысячной толпы рисковать прослыть идиотом, должен обладать или храбростью, или тем, что у дзурлордов вместо нее. Когда попросту плевать, как там будет.
Нет, мне — не плевать.
И на особую храбрость, если так подумать, я тоже не претендую. Так как же я делаю то, что делаю? Наверное, в основном — не задавая себе подобных вопросов. Я все еще размышлял над этим, когда Хайфа уточнил:
— Прости?
И я сообразил, что машинально задал ему вопрос, и примерно с минуту соображал, какую часть своих мыслей я только что озвучил.
А, ну да.
— Вот интересно стало, когда ты выходишь на сцену, и на тебя смотрит столько народу, — проговорил я, — ты такой храбрый, или тебе все равно?
Он задумался, потом кивнул.
— В моем случае — в основном все равно. Страха сцены у меня нет, хотя потом, уже после представления, бывает, всего колотит. У каждого, знаешь ли, по — своему.
Ага. У каждого по — своему. Чертовски верно.
— А ты никогда не думал, почему тебе это нравится? В смысле, быть на сцене.
Раньше он стоял, теперь сел. Налил себе в чашку воды и пригубил; движения у него были очень плавными, что напомнило мне Сару — или того лиорна, который тогда уходил из театра. Наконец Хайфа ответил:
—
Думал, конечно. Иначе нельзя. И думаю, тут тоже для каждого актера по — своему.— И? Нет, если это слишком личное…
— Нет, все нормально. Мы обсуждаем меня; это любимая тема у каждого актера.
— Ха. Ну так что ты надумал насчет себя?
— Несколько моментов. Один, довольно существенный — я, знаешь ли, просто люблю, когда на меня все вот так вот смотрят.
— Да, такие люди мне тоже знакомы.
Он кивнул.
— У меня есть друг — певец, Хаскев… — он сделал паузу и посмотрел на меня, вероятно, проверяя, знакомо ли мне сие имя. Я покачал головой. — Да, так вот, Хаскев сказал, что давно уже выяснил: он как раз из таких, кто идет по жизни с девизом «смотрите на меня, смотрите на меня!» — и добавил, мол, уж если я такой, так каждый из тех, кто смотрит, должен хотя бы увидеть нечто стоящее. — Хайфа пожал плечами. — Наверное, поэтому он так хорош. Я его слова запомнил.
— Что ж, это честно. Ты сказал, это один момент, а еще какие?
— Знаешь, каково это, когда ты работаешь вместе с несколькими людьми, и все вы делаете нечто вместе, и вот у вас наконец получается?
— Э, не совсем.
— Попробуй как — нибудь. Это правда приятно.
— Буду иметь в виду.
— И еще…
Я ожидал продолжения, но он так и сидел, задумавшись, и я наконец напомнил:
— Хмм?
— Что? А. Я просто подыскивал слова. Обычно мне этого не требуются, для такого писатели есть, их слова я и озвучиваю.
— Ну да.
— О таком трудно говорить. Но иногда я, ну, не знаю, растворяюсь, пожалуй.
— Растворяешься?
— В роли.
— В смысле становишься тем, кого играешь?
— Не совсем. Тут скорее когда весь процесс — реплики, паузы, жесты, — вообще уходит в сторону, а я просто делаю то, что делаю, и тогда я не могу ни забежать на реплику вперед, ни пропустить фразу, просто все это происходит со мной само по себе, а я словно наблюдаю со стороны. И это… о таком даже говорить трудно.
— Нет — нет, я понял. Со мной бывало нечто подобное.
— Так бывает нечасто.
— Совсем нечасто.
— Был бы еще способ, чтобы оно вот так случалось постоянно…
— Есть такой способ. Стань хорош в своем деле, делай что нужно — и надейся, что тебе повезет.
Он рассмеялся.
— О да, ты и правда об этом знаешь. А у тебя это что было?
— Когда меня пытались убить.
Он хохотнул, посмотрел на меня и перестал смеяться; я же улыбнулся.
— Лучше скажи мне, — проговорил я, — когда ты играешь свою часть пьесы, чувствуешь ли ты то, что должен чувствовать твой персонаж?
— Только когда меня хорошо так накрывает, — на это я усмехнулся, а он сказал: — Нет, серьезно. Некоторые именно так и работают, тот же Буррик.
Но для меня это просто выражения, жесты и движения, а я кто — то вроде кукловода, который дергает за ниточки и следит, чтобы ничего не запуталось.
— Ха.
— Ты что, разочарован?
— Чуток. То есть это все, получается, вранье?
— А что плохого во вранье?
— И то правда. Наверное, ничего плохого, если ты это делаешь хорошо.