Лишь одна музыка

На этом месте я узнал, что она не слышит. Я отламываю кусочек льда, он тает на моей ладони. Я встретил ее зимой и потерял ее до прихода зимы.

Нет, в тот день меня не будет здесь в звуковой доступности.

Лед шевелится, будто кожа на морщинистой поверхности пруда, и лебеди чуть колышутся на зимней воде.

8.32

И снова я еду на север с вокзала Юстон.

Бо`льшую часть дороги сплю. Ехать мне до конечной станции.

Холодное утро за три дня до Рождества. День в Манчестере, чтобы навестить любимые места и вечером уехать в Рочдейл.

Я возвращаю ноты в библиотеку. Закрываю глаза, когда слепой, стуча тростью, огибает стену.

В соборе я глажу зверей, вырезанных на обратной стороне откидных сидений, — драконов и единорогов.

Я стою возле большого полированного мраморного камня рядом с «Бриджуотер-холлом» и смотрю на запруду канала внизу.

Что держит меня в Лондоне? Почему бы не вернуться домой?

Нет ничего близкого моему сердцу, что держало бы меня в Лондоне. Все, кто меня любит, умерли или очень старые. Отец и тетя Джоан в Рочдейле. Я уехал в Манчестер перед колледжем. Даже если в моей речи только изредка слышны следы ланкаширского акцента, именно здесь мои уши чувствуют себя дома; с Бейкупом, Тодморденом и другими названиями, что так коверкают чужаки.

Если бы я жил в Манчестере, или в Лидсе, или даже в Шеффилде, я мог бы приезжать и быть с ними хоть раз в месяц или даже чаще, а не максимум три-четыре раза в году. Я могу продать мою квартиру и купить здесь что-нибудь подешевле. Но тогда почему бы не жить в самом Рочдейле, с болотами вокруг, без парковой полиции, запрещающей ходить, петь, кричать от радости или горя, трогать камни, кормить жаворонков рождественским пудингом?

Нет, не Рочдейл, с его гильдией «Меккано»109, стенами из песчаника, бадминтоном, клубом немецких короткошерстных пойнтеров. Не Рочдейл с вырванным из него сердцем, с клаустрофобным рынком, убитыми улицами моего детства — улицами, вывернутыми наизнанку в вертикальные трущобы. Ездить из Рочдейла в город, где я бы работал...

Однако работать кем? Может, в Халле, заполнившем арену волшебными звуками? Немного преподавания, со связями в моем старом колледже? Концерты с трио, которое я соберу? Я однажды собрал трио, я снова смогу это сделать. Кто будет играть на фортепиано, кто на виолончели? Вот только одно-единственное произведение я не буду играть никогда.

Лондон — это скрипичные джунгли. Жизнь там — сердечная боль и суета. Я перестал плавать в Серпентайне, и мне не хватает воздуха. Лондон уже не мой дом, даже если когда-либо им и был.

Я обнимаю мраморный камень. Прижимаюсь к нему лбом и щекой. Он не отвечает. Он очень гладкий, очень холодный, у него очень старое сердце. Снег кружится вокруг меня и падает в запруду канала.

8.33

Это тихое Рождество. Снег идет непрерывно. Жажа лежит в саду, где она когда-то бегала. Отец то беспричинно тревожится, то пребывает в хорошем расположении духа. Я езжу за покупками на моей белой прокатной машине и получаю штраф за парковку в неположенном месте безо всякого подобающего христианскому празднику снисхождения. Тетя Джоан ваяет свой обычный обильный обед. Мы разговариваем про разное. Я не делюсь своими мыслями о переезде.

Потом выезжаю на машине под снегопадом.

Кладбище бело: могилы, верхушки памятников, цветы, положенные несколько часов назад. Я чувствую себя потерянным — то ли тут передвинули забор, то ли это снег меня путает. Но вот он — памятник серого камня, с надписью, высеченной другом мужа тети Джоан, резчиком: «Памяти любимой Ады Холм, однажды уснувшей» в такой-то день, с отступом ниже еще для одного или двух имен.

На могиле матери я оставляю белую розу.

Некоторые дороги закрыты из-за снега, но дорога к Блэкстоунской гряде открыта. Я проезжаю мимо дома миссис Формби: на нем табличка, что он выставлен на продажу.

На Блэкстоунской гряде я высыпаю из фольги на снег крошки еще теплого рождественского пудинга. Влажные черные крошки растопят снег до черной земли. Но жаворонки, конечно, улетели несколько месяцев назад. Снег перестал идти, и видно далеко и ясно. Однако не видно ни ворона, ни хотя бы вороны.

Я достаю скрипку из машины. Играю отрывок «Взлетающего жаворонка». И потом настраиваю нижнюю струну на фа.

Моим рукам не холодно, и я спокоен. Я не в темном туннеле, я на открытой равнине. Я играю миссис Формби великую неоконченную фугу из «Искусства фуги». Конечно, нет смысла играть одному, но она и сама может дополнить партии других инструментов, которые я слышу. Я играю, пока моя партия не кончается, и слушаю, пока Эллен тоже не перестает играть.

8.34

Тридцатого я сажусь на поезд в Лондон. День ясный с редкими одинокими облаками. Когда мы приезжаем на вокзал Юстон, уже темно. У меня нет багажа, даже скрипки нет.

Я еду прямо в «Уигмор-холл». Вечерний концерт распродан.

Молодой человек в билетной кассе говорит, что удивлен, принимая во внимание программу. Он думает, что, может быть, сыграл роль другой фактор.

— «Концерт глухой пианистки», понимаете, такого рода вещи. Немного дико, некоторые даже не знают ее имени. Ну, как есть. Он был распродан несколько недель назад. Я очень сожалею.

— Если кто-то вернет билеты...

— Обычно у нас бывает несколько, но все зависит от концерта. Я правда не могу ничего обещать. Очередь вот тут.

— У вас не осталось каких-нибудь отложенных билетов для важных клиентов, или покровителей, или еще кого?

— Нет, формально нет, мы не можем так делать.

— Я играл тут раньше. Я... я из квартета «Маджоре».

— Я постараюсь, — говорит он и пожимает плечами.

До концерта — час. Я шестой в очереди. Но за пятнадцать минут до начала вернули только один билет. Фойе заполнено людьми, приветствующими друг друга. Они болтают, смеются, покупают программки, забирают оплаченные билеты. Снова и снова я слышу ее имя и слово «глухая», «глухая», снова и снова.

Меня охватывает паника. Я ухожу из очереди и стою снаружи. Ночь ветреная и холодная. Я спрашиваю всех входящих, у всех проходящих мимо с программкой, даже тех, кто идет по лестнице снаружи в ресторан внизу, нет ли у них лишнего билета.

За две минуты до концерта я совсем вне себя. Прозвучало два звонка — теперь третий.

— О, привет, Майкл, ты все-таки пришел. Пирс сказал...

— О, Билли, Билли, я тут стою... Я, о, Билли, я... был потрясен, когда услышал про Джанго.

— Да уж, мы очень боялись. Лидия хотела пойти на концерт, но решила остаться с Джанго. По ней это ударило больше всех. Пора идти внутрь.

— Ее билет. У тебя есть лишний билет? Билли?

— Нет. Я его вернул пару дней назад... Ты хочешь сказать, что у тебя нет билета?

— Да.

— Возьми мой.

— Но, Билли...

— Возьми его. Не спорь, Майкл, иначе никто из нас не пойдет. Они закрывают двери через полминуты. Фойе уже почти пустое. Не спорь. Возьми его и иди. Иди.

8.35

Я на переднем ряду балкона. Шепот заполняет зал. В пятом ряду я вижу маленького мальчика — полагаю, единственного здесь, — и рядом с ним его отец.