Лишь одна музыка

При переходе хозяйства в руки тети Джоан яблочный соус моей матери уступил место клюквенному, на что отец каждый раз жалуется. Это не Рождество без яблочного соуса, клюквенный соус — американское изобретение, слишком едкий, действует на желудок.

В этом году Рождество бесснежное, с обычным скучным моросящим дождиком. Но мне хорошо после долгого ужина и рождественского пудинга с кремом из белого рома. Попытка тети Джоан заменить ром бренди была успешно отвергнута несколько лет тому назад. Я купил бутылку шампанского, и отец выпил несколько бокалов.

— Совсем неплохо иногда делать то, что хочется, — говорит он.

— Ну да, — отзывается тетя Джоан, — а небось чаще делать то, что хочется, — еще лучше.

— Это мне полезно для сердца, — кивает отец. — Там не твои «Змеи»? — спрашивает он, показывая в телевизор.

И вправду, «Водяные змеи» в новостях, плывут свои ежегодные рождественские сто ярдов. Около половины старой компании ребячатся, но на платформе для ныряния есть и много участников, пришедших в этот единственный раз. Собралась толпа и их подбадривает. Я рад быть там, где я сейчас, уютно почесывая Жажу за ушами. Лениво размышляю, когда же покажут программу, в которой нас снимали. Может быть, уже и показали.

— Я так и не простила Мэгги Райс, — говорит тетя Джоан, смотря телевизор.

— Ты про что, тетя Джоан?

— Мэгги Райс. Я так ее и не простила.

— За что ты ее не простила?

— Она поставила мне подножку во время соревнований на Троицын день.

— Да ну!

— Это, мол, из-за того, что я дважды уже выигрывала. Я с ней с тех пор не разговариваю.

— Сколько тебе было лет? — спрашиваю я.

— Мне было семь.

— О.

— Не забыла и не простила, — говорит тетя Джоан с удовлетворением.

— Что с ней потом стало? — спрашиваю я.

— Я не знаю. Я не знаю. Может, она давно умерла. Довольно милая была девочка, на самом деле.

— Правда? — спрашиваю я и начинаю засыпать.

Тетя Джоан смотрит на отца, который задремал с улыбкой на лице.

— У ее отца был магазин на Дрейк-стрит, — продолжает тетя. — Но Дрейк-стрит тоже нет — убита торговым центром. Чампнесс-Холл и тот продали.

— Пойду прогуляюсь, — говорю я. — Пожалуй, речь королевы в этом году пропущу.

— А, ну хорошо, — соглашается тетя Джоан, к моему удивлению.

— Может, зайду к миссис Формби, отнесу ей немного твоего рождественского пудинга.

— Ее муж был в Совете, — говорит мой отец, не открывая глаз.

— Я вернусь через час-два.

2.11

Миссис Формби радостно смеется, увидев меня. Она довольно богатая, очень уродливая женщина, с лошадиными зубами, в очках с толстыми стеклами. Ее муж, умерший какое-то время назад, тоже был уродлив, но я мало с ним виделся, когда был ребенком. Я считал их замечательно экзотической парой. В юности он был — кто бы мог подумать — чемпионом по катанию на роликовых коньках, а она — скрипачкой в оркестре. Однако было трудно представить их молодыми, настолько старыми они казались мне уже тогда. Формби жили в большом каменном доме с большим садом, полным великолепных цветов, довольно близко от нашего района с булыжными мостовыми, домиками ленточной застройки и магазинами. Как они встретились, откуда было их благополучие, а также чем ее муж был занят в Совете, я так и не знаю.

— Здравствуй, Майкл, как я рада тебя видеть. Я думала, что ты придешь завтра вывезти меня на прогулку.

— Сегодня я пешком. Просто гуляю после ланча.

— А это что? Это мне?

— Кусок рождественского пудинга моей тети. Готовишь недели, а наслаждаешься несколько секунд. Прямо как музыка.

У четы Формби не было своих детей. А у меня, единственного ребенка, не было компании дома. Миссис Формби полюбила меня и настаивала, чтобы я ходил с ней на самые разные мероприятия, которые моя семья не посещала. Именно она, а не ее муж, научила меня кататься на роликовых коньках, и она повезла меня в Бельвю23 слушать великого «Мессию»24, когда мне было всего девять лет.

— Ты знаком с моим племянником и его семьей? Почему бы тебе не выпить стаканчик с нами? Мы только что кончили обедать. Правда, наш пудинг был из «Маркса и Спенсера».

— Пожалуй, я пойду дальше, миссис Формби.

— О нет-нет-нет, Майкл, заходи.

Племянник — лысый, цветущий человек лет пятидесяти, дипломированный геодезист из Чешира, — встречает меня словами: «О да, скрипач». Он смотрит на меня оценивающе и несколько неодобрительно. Его жена, сильно моложе, занята тремя девочками, которые дерут друг друга за волосы, хнычут и ссорятся, споря, какую программу смотреть.

Дав мне бокал вина, миссис Формби усаживается в удобное кресло и спокойно сидит, несмотря на шум. Я выпиваю вино настолько быстро, насколько позволяет вежливость, и покидаю дом.

Я недалеко от моего старого района. Машин почти нет. Ноги ведут меня на парковку, где была наша лавка. Парковка должна быть сегодня пустой. Но в последний момент что-то останавливает меня, и я стою не двигаясь, неуверенный в своей цели, боясь беспокойных мыслей.

Вдруг в моей голове возникает необычайно прекрасный звук. Мне девять лет. Я сижу между мистером и миссис Формби в состоянии предвкушения. Люди вокруг болтают и шуршат программками. На цирковую арену выходят не слоны и львы, но группа мужчин и женщин, несущих удивительные инструменты, блестящие и сверкающие. Маленький хрупкий человек входит под аплодисменты, каких я никогда раньше не слышал, и наступает странная абсолютная тишина.

Он опускает палочку — и сильный, дивный шум заполняет мир. Больше всего на свете я хочу быть частью этого шума.

2.12

Двадцать шестого декабря я везу миссис Формби вдоль Блэкстоунской гряды. Когда я уехал из дома в Манчестер, один из ее старых друзей одолжил мне ненужную ему скрипку. Но когда она услышала, что я еду в Вену учиться у самого Карла Шелля, она настояла, чтобы я взял с собой ее собственного Тонони. Тонони со мной с тех самых пор. Миссис Формби счастлива, что на ее скрипке играют и что играю на ней именно я. Каждый раз, когда приезжаю в Рочдейл, я беру скрипку с собой. Миссис Формби называет скрипичной рентой нашу ежегодную поездку за город.

На чистом небе почти нет облаков. Я люблю свет вокруг Блэкстоунской гряды. Видно далеко, через всю равнину, за Рочдейлом и Мидлтауном до Манчестера, даже до Чешира.

— Дома все хорошо? — спрашивает она.

В отношениях миссис Формби с нашей семьей бывали пики и спады. Она всегда была одной из лучших покупательниц нашей лавки, но одно время родители не могли ей простить то, что я не пошел в университет.

— Да, — говорю я. — Все в порядке. Отец неважно себя чувствует, но ничего, он справляется...

— А в Лондоне?

— Там тоже все в порядке.

— Ты завел себе наконец горшки с цветами на окнах?

Миссис Формби часто ругает меня за мое бесцветочное существование. В детстве я бегал по ее саду и довольно много узнал от нее о растениях. Но я не могу заботиться о цветах — я слишком ленив и часто в отъезде, и вообще я живу рядом с парком, да и домоуправление Архангел-Корта неодобрительно смотрит на цветочные горшки снаружи. Я все это ей говорю, как уже говорил однажды или дважды раньше.