Лишь одна музыка
Шрифт:
— ...и остеопата, и физиотерапевта, и невролога, и даже тогда это не сработает. Эллен, даже мне неудобно все, что больше шестнадцати дюймов. Я знаю, о чем говорю — у меня были проблемы с пальцами...
— Но мы с тобой одного роста, — говорит Эллен; ее одержимость берет верх над ее тщеславием. — И ты привык к скрипке, конечно, тебе с большим альтом сложно. И я поговорила с Эриком Сандерсоном. Он думает, что это возможно.
— Он так думает? Серьезно?
— Ну, он... сказал, что это интересное предложение. Мы едем к нему в три. Ты же ничем не занят сегодня после полудня? Я могу взять кредит, если надо, и закажу ему инструмент.
—
— Прямо перед звонком тебе.
— Эллен, ты опасна для общества.
— Но у него двое маленьких детей, я решила, что его семья просыпается в семь.
— И наш дорогой лютье отвечал тебе бодро, будто у него ушки на макушке и хвост трубой, да?
— Нет, сонно и удивленно, как ты, но был вполне способен к разумному диалогу.
— И почему я должен с тобой пойти?
— Для моральной поддержки. Мне это нужно. Мы — средние голоса — должны держаться вместе. И потому, что ты много узнаешь. И потому, что он лучший наш мастер по ремонту инструментов и лучший мастер по их созданию, и тебе надо понять, почему твоя скрипка иногда звенит. И потому, что я дам тебе поиграть на моем прекрасном, волшебном альте в тех местах в «Искусстве фуги», где тебе будет надо и где я буду на более низком инструменте.
— Я даже представить себе не мог, до чего ты коварна, Эллен.
— Да — это всё я, как формулирует Рикки Лейк44.
— Боюсь, что я не смотрю Рикки Лейк.
— Тогда ты пропускаешь все самое лучшее. Если бы я только слушала ее советы, у меня бы был и мужчина в моей жизни, и песня в сердце, и — о да — высокая самооценка. И у тебя тоже.
— Я не хочу мужчины в моей жизни.
— Я заеду за тобой в два пятнадцать. Его мастерская в Кингстоне.
— О, земля британских железных дорог. Я поражен, что ты углубляешься так далеко в джунгли.
— Требует жертв... До встречи в начале третьего.
3.11
Я кладу трубку и лежу на кровати, закинув руки за голову. Уже три дня никаких новостей от Джулии. Я встаю и иду по квартире, открывая шторы.
Я включаю «Радио-3». Для меня, даже с полным шкафом дисков на выбор, в Лондоне — городе, таком богатом концертами, — утром или вечером это почти инстинктивный жест. Теперь радио меня радует и балует сюрпризами, но когда я жил в Рочдейле, это было мое спасение, поистине единственный источник классической музыки. Раз в год оркестр Халле45 играл в «Чампнесс-холле», три-четыре раза в год миссис Формби брала меня на концерты местного музыкального общества или на что-нибудь особенное в Манчестере, и это были все мои контакты с профессионально исполненной живой музыкой. Мой маленький радиоприемник, выхватывающий музыку из общенародного эфира, был для меня всем; я слушал его в своей комнате часами. Не могу себе представить, как бы я стал музыкантом без него и без публичной библиотеки в Манчестере.
В уходящей ночи я ищу Венеру. Начинается рассвет — восхождение розового по всему горизонту, с одной почти вертикальной чертой самолетного следа, напоминающего Люцифера, что рушится с небес. Я включаю чайник и выбрасываю из вазы в мусор толстые веточки остролиста с уже почти черными ягодами.
По радио передают кантату Бахa «Wie schon leuchtet der Morgenstern...»46. Слова напоминают мне одного из любимых комических поэтов Джулии. Я сочиняю по-немецки записку,
пытаясь имитировать стиль, который он любил пародировать, и печатаю ее:Я, ниже не подписавшийся, хотел бы предоставить свидетельство своего продолжающегося существования и запрашиваю присутствия получательницы (в единственном экземпляре) в моем скромном, однако возвышенном помещении между девятью и десятью часами завтра утром или, в случае невозможности оного присутствия, перенести его на послезавтра. Я выкажу радость и благодарность в равной и превосходящей мере, если она будет сопровождаема духом благословенной памяти Иоганна Себастьяна.
Посылая выражение высочайшего уважения, остаюсь постоянным, неисправимо Вашим покорным слугой.
Над именем Отто Шнёркель47 я подписываюсь большой самодовольной закорючкой. Такого рода вещи ее развлекали, но, как она говорит, ей уже не двадцать один.
Сверяясь с инструкциями, убираю имя и телефон из информации, которая обычно бывает напечатана наверху сообщения, и посылаю ей факс.
Я плету запутанную паутину. Если я выдержал десять лет отсутствия и пустого сожаления, почему же три дня настолько невыносимы?
3.12
Виржини звонит около полудня:
— Почему ты мне не звонишь, Майкл?
— Я был очень занят.
— Ты так хорошо играл, и я тебе оставила по крайней мере три сообщения.
— Ты не просила меня перезвонить.
— Ты не ценишь, что я тебя ценю.
— Я ценю, но я правда не понял, что было что-то срочное.
— Да нет, ничего срочного, — говорит сердито Виржини.
— Прости, Виржини, ты права. Я должен был тебе перезвонить, но у меня так много всего происходит.
— Что именно?
— О, ну, то и это.
— И еще другое?
— Другое?
— Да, Майкл, ты всегда говоришь «то, это и еще другое», когда увиливаешь.
— Я не увиливаю, — говорю я раздраженно.
— Кто она?
— Она?
— У тебя какая-то новая женщина?
— Нет! Нет, у меня нет никаких новых женщин, — говорю я с напором, удивляясь ему не менее, чем Виржини.
— О, — говорит она с тенью раскаяния, так что теперь я себя чувствую виноватым.
— Почему тебе это пришло в голову? — спрашиваю я.
— О, я просто почувствовала — но ты ведь нет — правда ведь, нет — не спишь с кем-то еще, Майкл?
— Нет. Не сплю. Не сплю.
— Тогда почему ты не спишь со мной?
— Я не знаю. Просто не знаю. У нас бывали перерывы и дольше. У меня много всего. — Я стараюсь говорить спокойно, но необходимость изворачиваться злит меня все больше и больше.
— Да-да, Майкл, — говорит Виржини терпеливо. — Ты ровно это мне и сказал. А что у тебя?
— О, Бах, «Искусство фуги», возможная запись.
Виржини никак не реагирует на эту новость. Ни поздравлений, ни удивления, ничего.
— Правда? — спрашивает она. — Я хочу тебя видеть сегодня. Пойдем в кино?
— Я не могу, Виржини.
— А что ты делаешь?
— Тебе нужно знать все? — спрашиваю я.
Молчание на другом конце.
— Ну, если тебе так уж необходимо знать, — продолжаю я, — я должен поехать к Эрику Сандерсону показать мою скрипку. Ты знаешь, она иногда звенит, и это меня беспокоит.
— Ты едешь один?