Лишь одна музыка
Шрифт:
— Браво, миссис Шипстер, — замечаю я. — И браво твоим родителям. И Джеймсу. По крайней мере, ты не должна была зарабатывать своими пальцами.
Джулия ничего не говорит. Я замечаю, как внимательно она смотрит на мое лицо, мои губы. Что меня сдерживает? Почему я не говорю ей просто, как сильно я ее люблю и как хочу ей помочь?
— Слуховой аппарат: ты из-за него носишь длинные волосы?
— Да.
— Тебе идет.
— Спасибо. Ты уже это говорил, Майкл. Необязательно повторять, просто потому...
— Но это правда... ты сейчас в аппарате? Или надо говорить «с аппаратом»?
— Нет, я без него. Я думала надеть, но зачем менять то, что есть?
— Как ты можешь
— Ну да, тебе это непривычно, Майкл, весь этот странный мир.
— И это становится все хуже со временем?
— Немного.
— День за днем?
— Ну, месяц за месяцем. Я не знаю, как долго я смогу играть с другими музыкантами. К счастью, на фортепиано можно самой играть партии разных музыкантов, это будет не такой изолированный мир. У меня назначено несколько концертов в этом году, включая «Уигмор» в декабре. Шуман и Шопен. Тогда ты сможешь удивить меня, придя за кулисы.
— О нет, я не приду слушать, как ты играешь Шумана, — говорю я как бы невзначай, — он неправильный «Шу». — Я вдруг забыл, где слышал это раньше.
Джулия смеется:
— Майкл, что за узость!
— Узкие ущелья — глубоки.
Джулия кажется озадаченной, потом находится:
— Узкие ущелья — узки.
— Ну хорошо, хорошо. Но ты мне ничего не рассказала про твою карьеру. Когда ты начала опять давать концерты?
— Когда Люку было несколько месяцев. Он любил слушать, как я играю, и я перемежала игрой кормления. Иногда я давала ему грудь возле рояля и играла свободной рукой — такие инвенции для одной руки. — Она улыбается этой немного нелепой картине.
— И ты так играла на публике?
— Очень смешно. Я забыла, о чем мы говорили... А, да, однажды Джеймс попросил меня поиграть вечером на следующий день в небольшой компании. Он редко меня о чем-нибудь просит, в чем сам не уверен, так что я согласилась, не раздумывая. Когда они пришли, оказалось, что среди них был критик из «Бостон глоуб» и еще пара законодателей музыкальной моды. Я себя чувствовала обманутой, но раз уж обещала, я сыграла, и им понравилось и так далее. Сначала — вроде как в салонах, не на сцене, но через год Джеймс и другие предложили концерт на публику — я чувствовала себя готовой и сыграла. В Новой Англии меня знали как Джулию Хансен, и так и пошло.
— Новое имя, новое начало, никто не догадался?
— Нет. Джулия Макниколл — она перестала играть.
— Ты играла еще месяцы после того, как я уехал.
— Мне надо было заниматься, я продолжала играть.
Я ничего не говорю.
— Но я не подозревала, как мне повезло, несмотря ни на что, — говорит Джулия. Потом продолжает: — Никто не знает, как возникла эта глухота. Я так устаю, читая по губам. Наши уши очень странно устроены. Мы не слышим свистков для собак. Ты знал, что летучие мыши начинаются выше Баха?
— Это о чем?
— Весь их диапазон лежит за пределами четырех октав Баха.
— Ну, — говорю я, — полагаю, можно транспонировать все на четыре октавы вверх, чтобы угодить летучим мышам.
— Майкл, ты отвернулся. Я это пропустила.
— О, это чепуха.
— Повтори, — говорит Джулия очень тихо.
— Это была дурацкая шутка.
— Разреши мне самой об этом судить, — говорит Джулия довольно резко.
— Я сказал, что, может, стоит транспонировать Баха на четыре октавы вверх в назидание барочным летучим мышам.
Джулия внимательно смотрит на меня, потом начинает смеяться. Вскоре слезы текут по ее щекам: единственные слезы, которые она пролила до сих пор, но совсем не те, что надо.
— Да, ты прав, Майкл, — говорит она, обнимая меня первый раз за неделю. — Ты прав. Это была именно
что дурацкая шутка.4.7
Эллен звонит в крайнем возбуждении:
— Ланч. Да. Сегодня. Нет, Майкл, не увернешься. Я плачу. Альт. У меня он есть!
Мы встречаемся в «Таверне Санторини». Эллен, не желая терять времени, заказывает для нас обоих.
— Вчера я была на открытии этой замечательной выставки керамики, — говорит она. — Очень китайской, очень необычной, очень продвинутой. Но один мерзкий коллекционер вломился до того, как кто бы то ни было мог посмотреть, и прикрепил красные кружочки55 на каждый экспонат. Все, кто пришел, были полностью разочарованы, переворачивали горшки и хмурились.
— Почему ты не дала мне посмотреть меню?
— Это еще зачем?
— Вдруг мне бы что-то понравилось больше?
— О, не говори глупостей, Майкл, клефтико совершенно бесподобно. Ты любишь баранину, нет? Никак не могу запомнить. И давай возьмем бутылку их домашнего красного. Мне хочется отпраздновать.
— Мы репетируем через полтора часа.
— О... — Эллен машет рукой. — Не будь таким моралистом.
— Это ты пьянеешь, не я. Или хочешь спать. Или и то и другое. На ланче женщины пьянеют быстрее и от меньшего.
— А, да? Ты так считаешь, Майкл?
— Поверь мне. И я хочу немного шпината.
— Почему шпината?
— Я люблю шпинат.
— Шпинат плох для здоровья. От него выпучиваются глаза56.
— Что за чепуха, Эллен?
— Я никогда не любила шпинат, — говорит Эллен. — И Пирс не любит. Хотя бы в этом мы с ним совпадаем. Я иногда себя спрашиваю: почему он меня позвал в квартет? И почему я согласилась? Я уверена, что было бы лучше, если бы мы не были так повязаны. Или не были оба музыкантами. Или если бы он не схватил скрипку первым. Не то чтобы я жалела — каждый приличный композитор предпочитал играть на альте... А, хорошо. — Она заметила нашего официанта, стоящего рядом. — Мы возьмем бутылку вашего домашнего красного. И мой друг хочет немного ужасного шпината, — говорит Эллен.
— У нас есть только прекрасный шпинат, мадам.
— Ну что ж, тогда ему придется удовольствоваться этим.
Официант кланяется и исчезает. Понятно, что Эллен тут один из любимых завсегдатаев.
Быстро выпив, Эллен говорит мне, что нашла кого-то в сумеречной зоне барочников, кто разрешил ее проблему.
— Главная трудность не в том, чтобы найти один из этих громадных альтов — их не так мало вокруг, — а в том, чтобы перетянуть струны. Как перетянуть на кварту ниже? Хьюго — совершенно гениальный, никогда не встречала никого похожего, он напоминает волосатый эмбрион, но совершенно милейший, он взял две нижние струны, жильные с серебряной обмоткой, а две верхние — просто жильные. И мы помчались в какую-то скрипичную лавку — в Сток-Ньюингтоне, представляешь? — чтобы натянуть как следует. Это напротив джазового бара, и Хьюго хочет, чтобы мы туда как-нибудь пошли, но я ничего не чувствую здесь...
Эллен бьет себя по левой груди и залпом выпивает бокал с проворством, достойным капитана Хэддока57.
Я наливаю себе второй бокал. Если я не поучаствую, Эллен не будет держаться на ногах, когда придет время играть нашу гамму.
— Так вот, — продолжает Эллен, — первая попытка натянуть на кварту ниже была совершенно без шансов. Струны требовали невозможного натяжения, и деки перестали вибрировать. Альт вообще замолк... Нет, это ему... Я правда не понимаю, как можно это есть, Майкл. Я по-настоящему это ненавижу. Когда мне было шесть, меня на целый час посадили в угол, потому что я отказалась это есть. Так и не съела. И даже не извинилась.