Лишь пять дней

Мара провела часы в тревожных раздумьях: вдруг однажды ее состояние поставит дочь в неловкое положение? Вдруг мужу придется справляться с ее симптомами, а помочь справиться Лакс окажется слишком трудным для него?

Но ни разу в течение этих долгих часов она не подумала и даже близко не подошла к осознанию того, что сама почувствует, если такое действительно произойдет.

Она услышала голос Лакс, громкий и жесткий:

— Папочка, я не хочу, чтобы она приходила в школу!

Мара на секунду ощутила прилив гордости за дочь и ее способность выразить свои эмоции вопреки приказу отца, но ее сердце рвалось на части.

Она чувствовала боль в голосе дочери, могла представить, как ее тоненькое личико скривилось оттого, что она ослушалась отца, и оттого, что сказала о матери.

— Я не хочу, чтобы она стояла на улице, ожидая меня, и на крыльце тоже! Я не хочу, чтобы над ней смеялись дети! И надо мной тоже!

— Так, подожди минутку! — сказал Том. — Я не хочу слышать…

— Я хочу, чтобы она оставалась дома всегда! И никогда не выходила!

Мара оперлась о стену. Было больно думать, что Лакс придется скрывать свои настоящие чувства по поводу болезни матери, но слышать, как она их выражает, было во сто крат больнее.

Текущая горячая боль заполнила Мару с головы до пят, царапала ее изнутри, окутывала кости, пронзала кожу.

А потом она почувствовала пустоту.

Ее ноги подкашивались, она заставила плечи развернуться, тело выпрямиться. Глубоко и медленно вдыхая, она умоляла свое тело не подвести ее в этот раз.

— Ну, будет, будет, — приговаривал Том, а потом сказал еще что-то, тише и нежнее.

— Ты не понимаешь меня, папочка! — Мара опять услышала детский голос, Том ответил, снова тихо и нежно.

Мара уже не слышала ни Лакс, ни Тома, до нее только доносилось его тихое бормотание, ее громкие протесты, пока их голоса не слились в один:

«Том и Лакс едут в тишине в машине. Она угрюмая, он заставляет себя игнорировать ее. Они паркуются, заходят в здание, регистрируются. Лакс закрывает уши из-за гудков сирены и хлопающих дверей. Эти отвратительные раздражающие звуки, она росла, презирая их. Они идут до конца коридора, в общую комнату. Медсестры называют это гостиной, ну да ладно, думает Лакс, кого они пытаются обмануть?

Мара сидит у окна, смотрит в него, но ничего не видит. Старое, изношенное одеяло наброшено на колени, хотя на улице жара.

Лакс бледнеет. От запаха в комнате ее тошнит. Но она выучила — если жалуется, то после обеда ее ждет наказание, запрет выходить из комнаты. Когда папа не смотрит, она зажимает нос руками.

Том подходит к Маре, нежно берет за руку и целует в макушку. Волосы жены безжизненно свисают — непричесанные, грязные, сухие. Он игнорирует это и все равно целует ее.

Зрелище того, как отец прикасается к голове матери, вызывает у Лакс позыв к рвоте. Она аккуратно и беззвучно подавляет его. Падает на стул, скрещивает руки на груди и надувает губы. Она не хочет быть здесь! Она хочет сидеть в Интернете, в телефоне, переписываться с друзьями. Черт побери, даже делать домашнее задание намного лучше, чем эти визиты.

Какой толк от этой женщины? Она уже попрощалась мысленно со своей матерью. С той матерью, которая у нее когда-то была. Мать, которая читала ей, катала на качелях, каждый день в пакет с обедом добавляла маленькую записку «Я всегда буду любить тебя. Мама». Та мама, на которую она равнялась, хвасталась перед друзьями. Была рада видеть каждый день, когда автобус привозил ее домой.

Она смотрит на профиль отца, склонившегося к матери, и с отвращением отворачивается. А ведь он был так красив! Так полон жизни! Теперь он поседел. Лицо вытянулось! Даже голубизна глаз выцвела, она и не знала, что такое возможно! Но могла поклясться, что это правда! В складках губ навсегда застыло страдание.

И только здесь он заставляет свои губы растягиваться в улыбке и притворяется, будто для него лучше этого места нет ничего на свете. И нет ничего, чтобы он предпочел разговорам с безумной женщиной, которая его даже не слушает и не может понять, что он говорит!

Раньше она восхищалась отцом из-за этого! Из-за его преданности! Привязанности!

Теперь она считает его жалким!

Она ненавидит себя за то, что так думает о нем, и ненавидит себя за то, что так думает о матери. Но что ей думать? Она хочет жить! И хочет иметь отца, у которого не выцвели глаза!

Почему та женщина еще не умерла?»

Через секунду Мара стояла на коленях возле унитаза, все, что она съела, выплеснулось наружу. Она содрогнулась еще несколько раз, пока желудок полностью не опустел.

Потом поплескала в лицо холодной водой, строго посмотрела на свое отражение в зеркале.

Решительно двинулась в кухню, набрала номер доктора Тири. Когда ответили, она сообщила свое имя и оставила доктору сообщение: «Я не сплю».

Глава 30 Мара

Том сидел в гостиной на диване, ноутбук на коленях, выражение лица сосредоточенное. Мара откашлялась, и он быстро закрыл компьютер и положил его на кофейный столик.

— О, вот и ты, — сказал он и похлопал по свободному пространству на диване возле него.

— Нет никаких новых исследований, — сообщила она, усевшись, — я вчера ночью проверяла, и этим утром тоже.

— О чем ты?

Мара скептически посмотрела на него и потянулась к ноутбуку. Как она и предполагала, муж перехватил ее руку прежде, чем она смогла открыть компьютер и удостовериться, на каком сайте он был. Победно улыбнувшись, отметила:

— Думаешь, я не знаю об этой твоей ночной одержимости?

Том ласково посмотрел на нее, притворяясь, что не понимает, о чем она. Мара решила, что они вернутся к этому разговору позже.

— Почему ты не сказал, что я хожу как пьяная?

— Что? Ты подслушала?

— Было нетрудно, когда ребенок орет: «Пусть мама никогда больше не выходит из дома!»

Том скривился:

— Извини. Наверное, ты уже устала от этого слова, и я устал слышать их от тебя.

— Это уже сотое «извини» за день. Почему ты разрешил мне выйти из дома, когда я так хожу? Ты просил Лакс мне ничего не говорить? Обычно она не так вежлива.

— Лакс, вероятно, этого не поняла. Ты мама, и так ходит мама. Это только когда…