Лишь тень

То, что это было не менее (но и не более, замечу сразу), чем настоящая любовь, я сообразил довольно быстро. Вот только на полное осознание этого факта ушло слишком много времени, если бы я…

[обрыв]

В тот день Мари ко мне так и не вернулась. Я напрасно просидел в одиночестве до темноты, не стоит и говорить о том, что я был этим очень расстроен. Но что поделаешь? Пережили и это, хотя… это был ещё один ясный знак приближающегося проклятого Полёта.

Хотя. Вот именно. На следующий день Мари уже всё так же привычно кормила меня завтраком, мы молчаливо уговорились не вспоминать, всё быстро стало на круги своя. Подождём ещё месячишко…

Да только следующий подобный плевок судьбы мне суждено было пережить гораздо раньше.

Это было, кажется, то ли открытие чего-то, то ли просто собрание какое. В общем, на довольно большом пространстве поблизости одного из посёлков собрались все, кто только мог. Посредине всего собрания в паре ярдов над землёй висел диск платформы. Смысл моего во всём этом участия заключался в некотором докладе, который меня попросил сделать Мэр Мессье. Проще говоря, мне нужно было сказать пару слов с высоты моего нового положения в обществе. Честно говоря, это не было уже для меня чем-то особенным, я постепенно привыкал. Ну, со всех сторон там были улыбки, многие на меня смотрели, как будто равнение держали. Я откашлялся тихонько и начал говорить.

— Благодарю за высокую честь выступать перед столь выдающимся собранием. Поверьте, она очень велика. Я, когда шёл сюда, всё думал, что же такое сказать, чтобы не набить вам оскомину тривиальными истинами. Придумать надо, сообразить, да вот только будет ли это всё стоить вашего времени? Я — простой кадет Центра Управления, однако и у меня есть слова, которые стоит сказать. Вы все знаете, что сборка «Тьернона» продолжается вот уже, без малого, пол столетия, собственно, месяц-два, и мы сможем закончить то, что было начато ещё нашими предками. Вот что главное. И дело совершенно не в том, кто поведет этот замечательный корабль к цели, я или кто другой, дело в самом факте. Последний Полёт… мы покидаем нашу гостеприимную родину и летим дальше, в космос, воплощать в жизнь то, что было, есть и будет навсегда нашей величайшей мечтой…

Я ещё некоторое время нёс чушь про то, что «каждый из нас важен его ролью в Проекте», но «даже Пилот, рано или поздно, может быть заменён другим Пилотом», в общем, старался казаться в меру энергичным, скромным и, по возможности, неглупым человеком. А сам тем временем всё вглядывался в обращённые ко мне глаза людей. Это меня и подвело, неожиданно я запнулся, ловко потерял ход собственной мысли и принялся мучительно выгребать из этой пропасти. А случилось вот что. Я встретился тогда глазами с Мари. Та стояла поодаль с каким-то парнем, одетым в явно великоватый ему тёмно-синий комбинезон космонавта-исследователя. Она что-то ему быстро говорила, а сама, не отрываясь, продолжала смотреть на меня. Невероятное ощущение чего-то неуютного, исходившее от этого взора, поражало меня, как удар ногой под дых. Что же это такое! Лишь приложив изрядные усилия, я справился с собственными недавними нагромождениями оборотов речи, теперь меня занимала только одна вещь. Добраться до Мари и потребовать от неё того самого разговора, от которого она так искусно увиливала до тех пор. Наверное, от людей не ускользнуло, как я, едва отбрехавшись от треклятого «доклада», рванул сквозь толпу к тому месту, где стояла Мари. Мне было неловко, но решимость брала своё.

Стоит ли упоминать, что от неё, а также её компаньона уже и след простыл?

Я стоял столбом, как дурак. И чувствовал себя соответственно.

Что было делать? Придя домой, я обнаружил следующее: из хранилища были изъяты все продукты, а на моём рабочем столе лежала записка.

«Я скоро вернусь. Не ищи меня, это ни к чему — там, куда я собралась, человек и вправду может очень многое, будь на то лишь его воля. Жди! Твоя Мари».

И всё-таки «моя»… странность сложившегося положения меня просто выводила из себя, как этот так — исчезнуть куда-то, где мне её не найти, но при этом всём оставить записку, пусть непонятного содержания, но вполне предостерегающей интонации. Бредятина какая-то.

Простояв столбом несколько часов в пустом доме, я наконец-то сообразил сделать хоть что-то, чтобы убить время тягостного ожидания. Она сказала мне ждать, ну что ж, я подожду, встречу как положено, да только не дождешься ты, милая, моего раздражения и наипаче тревоги.

Ворвавшись в подсобку, маленькую клетушку позади мастерской, в которой я держал инструменты, я отыскал самый мощный самоходный силовой резак, запустив каковой и поманив за собой пальцем, вышел через чёрный ход на улицу. Весьма неприятное занятие, шумное и нервное, тогда оно принесло мне долгожданное облегчение, я битый час корёжил неподатливый металл, старательно выполняя распоряжение руководства Эллинга, равно как и свой гражданский долг. Сказано же — всем сдать по две тонны металлолома чёрных или же цветных металлов. Кому интересно, что я тогда на самом деле чувствовал?

Усталый, но немного подуспокоившийся, я деактивировал установку и уселся перед калиткой, что вела в сад. Калитка стояла, а вот от старой чугунной решётки, что привычно темнела неподалёку, больше ничего не осталось.

Усевшись прямо на землю, я схватился за голову, не беспокоясь об уже совершенно пришедшем к тому моменту в негодность выходном костюме. Как потом мне показалось, я даже — от усталости и нервного переутомления — на мгновенье заснул… Когда поблизости раздались её легкие шаги, уже можно было наблюдать высоко поднявшееся светило, заканчивалось утро следующего дня.

Мари некоторое время встревоженно, как мне показалось, смотрела на меня, потом на остатки чугунной решётки, сваленные в кучу, потом на меня снова. Мне толком нечего было сказать, и потому я молчал, первой заговорила она:

— Ты… ты пил.

Не знаю почему, но мне в тот миг стало смешно.

Я? Пил?!!

— С чего бы?.. — кажется, вслух произнёс я. — А что, похоже?

Она кивнула, ещё больше нахмурившись.

— И зря.

— Да, всё зря, — с неожиданной готовностью подтвердила Мари. — Ты зачем это всё натворил?

Ах, это… ну, дык, распоряжение… долг каждого!

— Но ты же… — она запнулась, не в состоянии подобрать слов. — Ты же сам её варил, это же тоже часть нашей души, ты не понимаешь?! Хотя тебе, быть может, это и не так… но я ж тебя знаю до самого потаённого, зачем же так, по живому зачем?!

Великие странности… долг значит долг. И что она там лепечет?

Хотя… в то мгновение мне показалось, что она вправду пожалела о своем странном путешествии туда, где «человек может многое». Я пожалел о нём гораздо позже. А тогда всё сорвалось:

— Вам всем — только лишь бы улететь, зачем оставлять эту рухлядь! Ну и пожалуйста, — бросила она, отворачиваясь.

Мгновение моего величия было безвозвратно упущено, стоило мне…

[обрыв]

…собственно та решётка и была единственным напоминанием о брате, за давностью событий и короткостью сроков, уготованных материальным вещам в нашем мире.

Брат был младше меня на два года, однако, странным образом разница в возрасте совершенно не сказалась на наших отношениях, мы были самыми закадычными друзьями, какие только бывают на свете. Среди своих сверстников, некоторое количество которых существовало подле меня вследствие маминой специальности, я не мог найти человека, настолько полно и гармонично способного вписаться в наш странный детский мир, полный приключений и игрищ. Мы с братом были, как одно целое, неразрывное и неотделимое, рассказывая друг другу все секреты, вместе подглядывая за девчонками на пляже, получая вместе нагоняи от наставников и вместе мечтая.

В то лето (мне тогда стукнуло уже пятнадцать, а ему, соответственно, тринадцать лет) мы с ним решили соорудить в саду беседку, такую огромную и красивую, какую мы только сумели бы придумать. Брат обладал, ко всему прочему, заметным художественным талантом, рисовал он просто отменно, так что старание и хорошие чертежи, помноженные на здоровый азарт, дали результат. Ещё в начале лета я углядел на отдалённом пустыре возле ближайшей к нам Белой Стены тяжеленную связку чугунных прутьев толщиной с мой указательный палец. Она была такая тяжёлая, так что пришлось привлекать маму и десяток моих знакомых для того лишь, чтобы доставить на траке это всё к нам под забор. Работа была адова, мы трое суток ходили чумазые и потные, но не успокоились, пока одна из решётчатых стен беседки не была склёпана, заварена и покрашена.