Лишь тень

Утром для меня не стало сюрпризом то, что Мари ушла. Глядя на несмятую её подушку, я мрачно представил, как она стоит и ласково на меня смотрит, и немой укор всё же тлеет в ее глазах. Настроение было препаршивое, хотя, кажется, я сумел выспаться. Хотелось сорвать злость, но не было на ком, да и не очень это умное занятие, потом тебе будет противнее вспоминать об этом, нежели твоим близким.

Впервые за годы нашего с Мари знакомства я перестал на время её толком чувствовать. Тогда, вечером, подле меня оставалась только её телесная оболочка, душу же я так и не ощутил, словно не там искал, что ли… Мне это не нравилось гораздо больше, нежели вся эта странная история о выпавшей из памяти неделе.

Нужно было срочно что-то предпринять, ибо маленькая некогда трещина всё росла между нами, но вот что именно нужно сейчас делать, этого я не представлял. Собравшись в какие-то пару минут, я направился к знакомой площадке аэронов, сегодня предстояло всё же понять, что творится с моим генеральным планом подготовки, а для этого нужно было непременно побывать в Центре.

После шестичасовой беготни, перемежаемой какими-то рутинными вещами вроде сдачи очередной порции тестов, я выяснил, что всё в порядке, и что я даже кое-где оный план обгоняю, факт похвальный сам по себе. Однако радоваться мне не приходилось, я ещё утром в зеркале мог невооружённым взглядом наблюдать результаты этого непонятного мне тщания. Мешки под глазами всё ещё торжественно сияли, невольно вновь и вновь напоминая мне…

[обрыв]

Предписания об утверждении меня Действительным Пилотом «Тьернона» из Совета так и не поступало, но, однако, не поступало и обратного. А ведь я его так боялся после давешнего оставшегося мне непонятным разговора, когда я стоял посреди платформы, вознесённый в самую высь Зала Совета. Ну, что ж, эта проблема переносится на более поздние сроки.

Я покинул здание Центра очень рано — в четыре.

В голове моей уже несся хоровод логических рассуждений, которые указывали мне на то, что, во-первых, к Учителю обращаться за разъяснениями не стоит, выйдет, как с Мари, если не хуже, а во-вторых…

Передо мной ещё витал призрак парня, которого я видел с Мари там, на площади. Эта полупрозрачная фигура уж что-нибудь да должна была знать, иначе, зачем она такая нужна?!! Логично, не правда ли? Ну, думать как следует я в тот момент был не в состоянии, однако, как покажет будущее, идея-то как раз была верна.

Среди моих планов появилась навязчивая мысль плотно пообщаться с информационными сетями, но до того, как я стану Действительным Пилотом и получу право неограниченного доступа к информации, об этом можно было только мечтать.

Ситуация патовая. Нетрудно понять, куда я в тот раз направился. Мама была, в общем-то, третьим и последним человеком, который мог очутиться у меня дома без особой причины, не отправив предварительно на терминал уведомление о цели визита. Элементарная вежливость, принятая в моём окружении помогала снизить круг лиц.

Я опять, в который раз за последнее время, много шёл пешком и даже бежал. Последнее — вот, собственно, отчего: повернув направо по пешеходной ленте в том месте, где она разветвлялась, огибая весь посёлок большим кольцом, я отчего-то оглянулся, и мне показалось, что за мной кто-то наблюдает. Словно незаметная под густыми кронами тень преследует меня. Не долго думая, я рванулся туда, но когда добежал до нужного места, то обнаружил там лишь немного примятую траву газона, будто там и вправду кто-то недолгое время стоял. Нахмурившись, я побрёл дальше. Всю оставшуюся дорогу я размышлял на такие нелицеприятные темы, как явные признаки начинающейся у меня паранойи.

Мама встретила мои расспросы с видом абсолютно недоумевающим. Да, она пыталась до меня дозвониться раз или два, никто не отвечал, хотя согласно информации терминала я был дома. Да, она подумала, что я очень занят, и, хотя ей и нужно было меня увидеть по одному делу, она предпочла не мешать. Что за дело? У моего дяди, папиного брата Жака Порталя, «тоже, как и ты, космолётчика», в семью взяли дочку. Мама хотела, чтобы я поучаствовал в событии. «Тебе нужно остепениться, чтобы соответствовать новому статусу в обществе», — сказала она. Я согласился с её доводами. Детей я любил, хотя мы с Мари заводить своих ещё даже не думали, даже Тест не прошли.

Разговор с мамой несколько улучшил моё настроение… так… немного развеял, кроме того, со слов мамы совершенно чётко выходило, что эту неделю я всё-таки занимался исключительно тренажёрами. Только отчего же я ничего не помню?!! К тому же, оставались непонятными причины моего бедственного физического состояния, равно как и та горка упаковок из-под стимуляторов, что до сих пор валялась на полу у меня дома.

Обратная дорога ушла на уговоры самого себя насчёт бредовости всего происходящего. Вывод, не приводящий меня к полному сумасшествию, из всего этого мог быть только один — подождать появления тех фактов, которые мне могла подкинуть сама жизнь. А до тех пор мне следует постараться как можно меньше заниматься, кроме того, стоит под любым благовидным предлогом сходить в медцентр, где и попытаться выяснить причины возникновения непонятного мне провала в памяти.

И ещё. Меня по вполне очевидным причинам остро потянуло сменить обстановку, хотелось уехать отсюда куда-нибудь подальше, чтобы побыть одному и попытаться отыскать так не вовремя утерянное душевное спокойствие. А Мари… я ещё не очень понимал, в чём же заключается та занимательная перемена, что произошло с ней за последние дни. И понимать, в общем-то, честно признаюсь, не хотел. Быть может, оттого, что я уже тогда, пусть подсознательно, предчувствовал всё, что неизбежно должно было между нами произойти, может — просто из чувства тривиального эгоизма.

Ложась в тот вечер спать, кажущийся отчего-то самому себе крайне одиноким, я думал о своей любимой, но думы те были совсем не те, какие хотелось бы.

Наутро же я нашёл среди своей корреспонденции бумагу с символом Совета в правом верхнем углу. Я был официально оповещён о том, что вскоре мне будет торжественно передан Стартовый Ключ «Тьернона».

Итак, в то утро я официально стал Действительным Пилотом последнего Исследовательского Крейсера.

[далее в записках заметная лакуна, отсутствует по крайней мере несколько десятков страниц, повествование возобновляется примерно спустя полгода с момента последних событий]

Подо мной на сотни миль простирались леса колоссальных конструкций, огромные строения заводских корпусов, соединённых в единое целое лабиринтом транспортных линий и трубопроводов. Среди всего этого искрами перегретой плазмы мерцали силовые шнуры сети энергоснабжения. Они были подобны огромной колонии светящихся во тьме полипов, неизвестно отчего поселившихся среди этого угрюмого безлюдья, насквозь пронизанного несказанной мощью бушующих энергий. Пожалуй, бело-голубые призрачные полотнища тлеющих разрядов были единственной деталью пейзажа, способной породить аналогии с миром живых существ. Нет, тут была жизнь, в том смысле, что можно было постоянно видеть снующих туда-сюда деловитых киберов, лицезреть открывающиеся для погрузки сырья жерла приёмников, рассматривать жадно протянутые к солнечному свету серебристые платформы энергоблоков, но подсознание говорило о другом. Здесь всё было пропитано острым неприятием жизни как таковой. Здесь, в глубине южного полушария, отгороженного от остального мира могучими барьерами силовых полей, царило человеческое техническое совершенство. И, как считал теперь отчего-то я, здесь повсюду царила истинная, первородная, осязаемая смерть. Дело даже не в том, что стоит мне откинуть фонарь, как в глотку тут же вопьются сотни разрывающих лёгкие бритв, человек не был способен дышать тем, что здесь было воздухом. Дело даже не в том, что мой шалопут-отец погиб где-то здесь, устраняя неожиданные неполадки в одном из реакторов. Его кости так и остались замурованными под тоннами застывшего герметика, призванного не дать радиоактивной пыли распространяться дальше. Дело было в моём непонятном внутреннем «я», которое неожиданно просыпалось во мне в самые неподходящие моменты, и мир тут же словно окрашивался в иные цвета.

Я в точности становился уверен, что правильно, а что — нет. Я видел то, чего до этого не замечал. Я прозревал, но несколько секунд спустя не мог понять, откуда же взялось это треклятое наитие…

Такое происходило не только во время моих вынужденных полётов в Промзону, так что просто от них отказаться — выходом из положения не было, но именно здесь оно достигало наибольшей глубины и насыщенности. Бороться же с ним я тогда уже не мог, да и не хотел. Давно канули в лету те времена, когда я метался по своему пустому дому, ища выход из тупика, в который меня загнала собственная голова, жизнь моя теперь была подобна вот такому полёту, когда внизу течёт жизнь, а я лишь касаюсь её взглядом, уносясь всё дальше и дальше.