Лишний в его игре

Такие парни, как он, никогда не заводят таких друзей, как я. Мы географические антиподы. От этого даже грустно, ведь… я все чаще ловлю себя на мысли, что стал смотреть на Ярослава другими глазами. Когда? Не знаю. Думаю, это случилось не сегодня и не вчера. Давно? Непонятно. Но не в один миг — это все, что я знаю точно.

Его заступничество, наши завтраки — все это повлияло. Как и то, что я наконец добился от его мамы настоящей помощи. Теперь благодаря ей я щелкаю задачи как орешки. Чувствую необыкновенный подъем, легкость, радость — могу свернуть горы! Кажется, что-то во мне значительно изменилось, и это не могло не затронуть мое отношение к другим. Даже к Ярославу.

Определенно, я что-то разглядел в нем. Если подумать… он ведь пытается изменить прогнивший мир. Понимает, что это ничего не даст, рискует, но упрямо следует своим принципам. Да, это я про нашу школу — «матрицу», как он говорит. И это вызывает уважение.

Конечно, он избалованный тип, который отвратительно ведет себя с мамой, — с этим я по-прежнему не могу смириться. И еще он судит о людях по одежке и выбирает себе чертовски неправильные компании. Но все же… Он совсем не плохой, как я раньше о нем думал. И не такой поверхностный, каким хочет казаться.

* * *

Какое-то время мое общение с Катериной Николаевной ограничивается только занятиями. Затем все чаще после занятий она начинает звать меня на чай с вкусняшками, но только когда Ярослава нет дома. Она явно не хочет, чтобы он видел меня у них дома во внеучебное время. Боится или стыдится? Непонятно.

У Катерины Николаевны много травяных сборов, чай каждый раз разный, ароматный и очень вкусный. Она говорит: наступит лето, и мы пойдем на луг собирать васильки, душицу и мать-и-мачеху. Я не знаю, шутит она или нет, но сразу вижу эту картину: как мы ходим с корзинкой по лугу. Я почему-то представляю Катерину Николаевну в желтой шляпе с широкими полями и белом сарафане без рукавов.

Беседы за чаем далеки от учебы. Катерина Николаевна пытается выпытать у меня больше о семье. Она подозревает, что меня обижают, хоть я об этом не говорю. Но она часто спрашивает об обстановке у меня дома и при этом смотрит так внимательно и настороженно, словно пытается прочитать мои мысли. Я всячески убеждаю ее в том, что дома все в порядке. Да, семья у меня бедная, мама пьет, это она знает. Но главное — скрыть подробности. Катерина Николаевна ко мне немного привязалась, это видно. Не хочу ее расстраивать: от жалостливых историй ее мозги станут хуже соображать, и по задачам мы будем продвигаться медленно. А задачи у меня сейчас в приоритете.

— Почему у вас с Ярославом разные фамилии? — не так давно спросил я Катерину Николаевну, чтобы перевести тему с моей семьи на что-то другое.

— Когда я вышла замуж, то решила оставить папину фамилию, — объяснила она. — Она мне показалась более звучной, ведь я автор множества разных научных публикаций. Хотелось видеть на них красивую фамилию. А Ярославу, как принято, дали фамилию отца.

Вот так я и узнаю ее все лучше. Теперь я иногда витаю в облаках и воображаю то, чему не суждено сбыться. Ругаю себя, пытаюсь спустить с небес на землю — но не могу управлять этими глупыми грезами. Даже говорить стыдно, но однажды я представил, как заканчиваю школу и мы с Катериной Николаевной ходим по магазинам одежды, выбираем мне костюм на выпускной. В другой раз перед глазами возникла другая картина: она печет мне торт на день рождения. Он с ягодным кремом, а верхушка украшена ежевичками…

— Эй, утырок, ты пропустил пятно! — Голос Ромы вырывает меня в реальность.

Я снова оказываюсь на убогой, такой ненавистной мне кухне. Мою столешницу. Рома стоит возле холодильника с пакетом молока.

— Где? — Тщетно ищу пятно.

— Вот! — Рома набирает в рот молоко, выплевывает на меня и ржет.

От неожиданности я отскакиваю назад, налетаю на столешницу, задеваю пустой стакан. Он опрокидывается, падает на пол и разбивается.

— Какого черта у вас там происходит? — визжит Нонна из соседней комнаты.

Рома тут же умолкает и быстро пятится. Он успевает оказаться в противоположном углу кухни до того, как вбегает Нонна. У нее вид разъяренной горгульи. Она окидывает яростным взглядом меня, всего в молоке, пол в молоке и осколках и налетает на меня с воплями. Я замираю.

Мне уже пятнадцать, я выше и сильнее Нонны, но она все равно нагоняет на меня страх. Я не могу ей дать отпор — только ждать, когда все кончится. Она хватает меня за шею холодными костлявыми пальцами, впивается в кожу ногтями. И с силой, удивительной для ее хрупкого телосложения, наклоняет меня к полу. У меня подкашиваются ноги. Я подчиняюсь. И вот я уже на четвереньках, упираюсь руками и коленями в осколки, чувствую боль, стыд и ужас.

— Ты заплатишь за этот стакан! Заплатишь двойную цену за этот гребаный стакан! Я вычту из твоей зарплаты все до последнего рубля! — вопит она.

Наклоняет меня ниже, пытается вмять лицом в осколки. Но тут я начинаю сопротивляться.

И меня оглушают, ослепляют воспоминания.

…Мне снова восемь лет. Я разлил молоко на пол. Нонна хватает меня за воротник, словно котенка, с легкостью опрокидывает на пол и кричит:

— Ты вылижешь! Вылижешь все до последней капли!

И я вылизывал. Зная, что будет в тысячу раз хуже, если я не послушаюсь.

Из глубины квартиры Рома кричит Нонне, что у нее звонит телефон.

Ярость Нонны угасает внезапно. Она перестает вопить и размыкает пальцы. Тяжело дыша, выбегает из кухни.

Я поднимаюсь на ноги. Я смотрю на пол. Там, где были мои ладони, виднеются кровавые следы. Слышу, как Нонна вдалеке громко отчитывает Рому: никакой телефон у нее не звонил.

Мою руки, убираю осколки, вытираю молоко и кровь.

Я в ярости, но эта ярость не бешеная, не жгучая. Нет. Моя ярость тихая, холодная и тягучая, напоминает кисель из холодильника. За ней обида, но есть и кое-что еще. Ответственность. Хоть она и Нонна, она — мама. Она подарила мне жизнь. И когда-то она меня все же любила, хоть это и было очень давно.

Я закрываюсь на своем балконе. Дожидаюсь, пока Катерина Николаевна и Ярослав уйдут из дома. С самой нижней полки вынимаю все учебники и вижу решетку, отгораживающую нашу половину балкона от соседской. В одном месте прутья раздвинуты. Мне с моей худобой не составляет труда пролезть в этот зазор.

Дверь на балконе соседей открыта, я вхожу к ним. Брожу по квартире, словно она моя. Это далеко не в первый раз: последнее время я часто сюда заглядываю в их отсутствие.

Я уже все здесь исследовал, заметил много загадочных деталей. Например, я знаю, что на верхней полке шкафа в самой глубине лежит странная картина в треснутой рамке. Она выглядит так, будто ее кто-то бросил о пол и хорошенько потоптал. На картине маленькая светловолосая девочка — она стоит спиной на кривой стремянке и тянется к высокому, далекому солнцу. Девочка забралась на стопку книг, которая возвышается на верху стремянки. Вся конструкция неустойчивая, шаткая, и кажется, что девочка вот-вот упадет. Картина завораживает. Я каждый раз достаю ее и долго разглядываю. Мне хочется узнать ее историю. Кто это нарисовал? Почему рамка сломана?

Еще я знаю, что в книжном шкафу в гостиной на полках стоит классика, но за ней вторым рядом стыдливо прячутся эротические романы в мягких обложках. Судя по потрепанности этих книг, их перечитывали много раз.

Еще я знаю, что Ярослав держит под подушкой запас сладких браслетиков и часиков — тех самых, где на резинку нанизаны разноцветные сахарные бусинки-драже. Судя по тому, что браслеты и часы каждый раз разные и на некоторых может оставаться всего пара драже, Ярослав их обожает. Представляю, как он перед сном достает из-под подушки свое сладкое богатство и принимается грызть бусики, и почему-то умиляюсь.