Листопад
Шрифт:
— Я воевал на африканском фронте, потом в Италии.
— В Италии вы были своими людьми.
— Итальянцы тоже немцев не любят!
— Удивительно! Они же были союзниками, как мы с русскими. Как это можно не любить союзников?
— Можешь мне поверить.
— Я тебе верю. Ты старше меня, и я тебе верю. Ты, наверное, очень образованный.
— До войны я работал инженером…
— После войны тоже будешь инженером?
— Может быть. Конечно, буду.
— Жаль, что тебя ранило под самый конец войны. Может, я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Нет, никакой помощи
— Нет у меня табака. Я некурящий.
— Жаль…
Штраус ощупал раненое плечо и поморщился от боли.
— Если у тебя так болит рана, ты должен пойти в лазарет, — посоветовал ему часовой.
— Да, я так и сделаю, — ответил Штраус, хотя уже точно знал, что в лазарет не пойдет.
Он решил побродить по селу в надежде встретить кого-нибудь из крестьян. У них всегда имелся табак. Хлеба могло и не быть, но табак всегда находили.
— Георг, послушай, напрасно ты идешь без оружия! — крикнул ему вслед часовой. — Наш взводный приказал никого никуда без оружия не отпускать. Всякое может случиться.
— Ничего со мной не случится, — ответил тот. — Я только схожу в лазарет, перевяжусь и вернусь обратно.
Он отошел еще на несколько метров, потом решил, что без пароля ходить ночью еще опаснее, чем без оружия, и вернулся назад спросить у новобранца пароль.
— Разглашать пароль часовому запрещено, — ответил боец.
— Но ты же знаешь, что я иду в лазарет. Кругом стоят часовые, меня могут задержать.
Боец минуту колебался.
— Понимаешь, мне его не жалко тебе сказать, но взводный строго наказывал держать в секрете… Лазаревич, не любит, когда его не слушаются… Если не станешь болтать, так я скажу…
С паролем Штраус почувствовал себя увереннее. Он сперва шел медленно, потом незаметно прибавил шаг. Небо разъяснилось, тучи разошлись, и луна светила ярко. Лужи на дороге блестели, словно были покрыты тонкой коркой льда. Опасаясь, что его остановят часовые, он шагал осторожно, напряженно прислушивался к звукам и слышал, как пульсирует кровь в висках. Лоб его пылал, кажется, у него нешуточно подскочила температура. Он уходил все дальше в ночь…
С приближением утра на переднем крае стрельба усилилась. Осветительные ракеты все чаще расписывали небо. Изредка тяжелые снаряды залетали и рвались на окраине деревни.
В пять часов утра роту подняли на завтрак. Как и на передовой, здесь раздавали пищу в темноте. Тяжелая артиллерия противника часто обстреливала деревню, и, чтобы избежать ненужных потерь, командование приказало кормить людей пораньше и на день вывести всех за деревню, в сосновый лес. Жика Чаруга обнаружил отсутствие Штрауса.
— Кто его последним видел? — спросил Чаруга бойцов.
Неделю назад он был назначен на должность заместителя командира взвода и все еще входил в круг новых обязанностей.
— Он ночью ушел в лазарет, — подал голос один из бойцов. — Я как раз стоял часовым.
— Идиот, ты ему так и поверил. — Чаруга почувствовал, как у него заколотилось сердце.
Партизаны видели, какой злостью отливали его глаза. Он вошел в конюшню и через минуту вернулся с пулеметом в руке. Еще автомат повесил на шею и, не посмотрев
в сторону бойцов, словно все они были повинны в исчезновении Штрауса, пошел докладывать о случившемся комиссару роты. Ранка только закончила завтракать и одевалась, когда он постучался и вошел в комнату. За ночь комиссар отдохнула, заметно посвежела, даже появился румянец на щеках.— Товарищ комиссар, у нас чертовски большая неприятность, — еще с порога сказал он, — шваб смылся. Выждал подходящий момент и драпанул к своим.
По лицу Ранки скользнула мрачная тень.
— Ты уверен, что он сбежал?
— В этом нечего сомневаться. Он обманул часового, сказал, что идет в лазарет на перевязку, а сам драпанул.
Она взяла чашку с недопитым кофе, торопливо сделала два глотка и, отставив чашку в сторону, выглянула в окно. Туман рассвета путался в ее роскошных черных волосах.
«Без пилотки она куда красивее», — подумал Чаруга, ощущая, как его обволакивает нежность к своему комиссару.
— Ты допивай кофе, — сказал он ей, — теперь ничего не поделаешь, не пойдешь догонять его.
— Почему бы и не попытаться его догнать? — Ранка повернулась к Чаруге и, встретившись с его взглядом, улыбнулась. — Не мог же он далеко уйти. Ведь впереди везде стоят наши войска.
Она вытащила пистолет из кобуры, вынула обойму, пересчитала в ней патроны. Рана на руке у нее уже затянулась, но боль изредка еще появлялась.
— Мы с Марко оставили его в роте, поверили ему…
— Ну, товарищ комиссар, разве швабам можно верить? Все они гады!
— Ему теперь далеко не уйти. Скоро начнется общее наступление, и он снова попадется. Как бы хотелось, чтобы он попался именно нам.
— Тогда бы уж я его прикокнул, подлеца… Ты не расстраивайся, все равно он попадется.
— Откуда ты взял, что я расстроилась?
— Мне кажется, ты переживаешь. Но это не твоя вина, что он, гад, утек. Мы все довольны, как ты командуешь ротой. У тебя неплохо получается.
Ранка пристегнула ремень, надела пилотку, повесила через плечо полевую сумку. Чаруга еще раз с интересом взглянул на нее, но она не обращала на него внимания. Ранка привыкла к мужским взглядам и не сердилась да ребят. Даже тогда, когда они пытались заглянуть ей в самую душу: ведь людям надо как-то себя успокоить…
Когда Ранка с Чаругой вышли на улицу, снова стал накрапывать дождь. На дороге показались две колонны: одна держала направление в сторону фронта, вторая — к лесу. Они выждали, пока обе колонны прошли. У бойцов было великолепное настроение — все успели выспаться и позавтракать. Как только тронулись с места, кто-то запел.
Чаруга, распираемый гордостью, шел впереди своего взвода, размахивая руками в такт песне. За последние дни замковзвода заметно похудел, и куртка свободно свисала с его плеч. На, новой должности Чаруга старался показать себя с хорошей стороны, и Ранка предложила штабу утвердить его вместо погибшего командира второго взвода. Он знал о предложении комиссара и теперь смотрел да нее, как верующий больной смотрит на икону. Заметив, что комиссар увязала в грязи по щиколотку, Чаруга вдруг почувствовал, что и ему от этого стало труднее шагать.