Листопад

— Каждый человек за свой проступок должен нести наказание, — пояснила ему комиссар.

— Теперь я понял, почему наши… то есть германская армия с вами так и не смогла справиться, — сказал Штраус. — С вами был ваш народ, а с кем народ — тот непобедим.

— Это мы и без тебя знаем!

Штраус улыбнулся грустно. Щеки у него вздулись, один глаз был совсем закрыт. Он все время прикладывал к нему платок, смоченный в воде. Раненое плечо тоже давало о себе знать, и все тело ломило. Крестьяне изрядно поколотили его, когда он пытался оказать сопротивление, но теперь, думая о них, Штраус в своих мыслях не уловил ни капли горечи. «Слава богу, что все так удачно кончилось», — думал он. В груди саднило от сознания, что его могли убить в этом проклятом хлеву, куда он зашел, увидев свет фонаря.

Уже совсем рассвело. Угрюмое небо посветлело и поднялось над землей, только над лесом за селом еще плыл жидкий туман. Это был, когда-то очень красивый лес, но недавно здесь прошли бои, и лес изрядно пострадал. В стороне от дороги стояли тягачи с орудиями на прицепах, замаскированные ветками, в нескольких местах были видны грузовики, накрытые брезентом, подводы с боеприпасами. Еще дальше стояли танки с расчехленными стволами. По опыту Штраус знал, что такое большое количество войск и техники обычно скапливается перед большим наступлением. Он поделился этой мыслью с комиссаром, но Ранка вдруг оставила его и быстро отошла от колонны. Она скомандовала роте остановиться, вызвала к себе командиров взводов и стала им что-то объяснять.

В лесу было многолюдно, а зелень только-только распускалась. Большое скопление людей могло быть замечено вражескими наблюдателями. Одно успокаивало Штрауса — их скоро двинут вперед.

Между ветками блестела натянутая паутина. Уткнувшись в нее лицом, Штраус остановился, несколько минут стоял, чувствуя, что пульс постепенно утихает, потом побрел по узкой тропинке в сторону высоты, куда направился его взвод. Этот день он считал самым мрачным в своей жизни. Ему очень хотелось, чтобы как можно быстрее их снова послали на передовую. Правда, об этом мечтали многие бойцы, особенно те, чьи семьи еще находились на оккупированной территории.

К середине дня, когда облака разбрелись, выглянуло солнце. Земля сразу начала просыхать. Рота училась преодолевать минные поля, каждый боец был занят своим делом, и никто не заметил связного из штаба батальона, пока тот не подошел совсем близко.

— Ребята, кончайте это занятие! — не слезая с коня, закричал связной развеселым голосом. — Слушайте новость — наши войска сегодня утром прорвали Сремский фронт. Первая армия форсированно наступает… Штаб бригады приказал вашему батальону немедленно сняться отсюда и выступать в направлении Левенты. Это теперь будет последнее наше наступление в этой войне, можете мне поверить.

Связной оказался прав. Через несколько дней бригада встретилась с частями Первой армии, взламывающей немецкую оборону, словно камышовую плотину. Война стремительно катилась к своему закату. Так камень, брошенный с вершины горы, несется к ущелью. И чем быстрее война приближалась к завершению, тем глубже Ранка Николич ощущала свою растерянность. Все последние дни, во сне и наяву, она терзалась мыслями о Марко. Где он сейчас? И жив ли вообще? Из роты его увезли без сознания, дни проходили, а от него не было никаких вестей.

Когда в бригаду принесли весть об окончании войны, Ранка не выдержала, разрыдалась, точно ребенок. Это были одновременно и слезы радости, и слезы от боли разлуки.

Потом несколько дней у нее страшно болела голова. Она никак не могла собраться с мыслями, унять истерзанное сердце. Вступала в свои права весна. Ветер любви дул все сильнее, и ее качало. Точно одинокий тополь в поле, она гнулась и распрямлялась в надежде и ожидании. Все чаще и чаще у нее зарождались мысли подать рапорт комиссару бригады с просьбой отпустить ее из армии. Как-то она поделилась своей мыслью с Николой Маричем, а тот отрубил: «Никуда мы тебя не отпустим! Ты еще здесь нужна».

Измученная переживаниями, утомленная службой, Ранка по вечерам едва добиралась до своей постели. Их бригада осела в небольшом городке, и девушек разместили в местной гостинице. У нее была чистая комнатка на втором этаже с окном в сад, В саду было тихо, цвели тюльпаны, пахло маргаритками, а плющ оплетал небольшую беседку в античном стиле. По вечерам в беседке допоздна сидели девушки со своими возлюбленными, и Ранка закрывала окно в своей комнате, чтобы не слышать их веселого смеха. Утомленная дневными хлопотами, она, засыпала сразу же, как только прикасалась к подушке.

Однажды она не помнила, сколько спала, а очнулась, когда в комнате зазвонил телефон. Это звонил ее хороший знакомый, офицер связи бригады.

— Ранка, извини, что я так рано разбудил тебя, но у меня для тебя важная новость.

От волнения у нее сдавило горло. Сон сразу улетучился.

— Откуда ты звонишь? Какая новость, говори быстрее, не мучай…

— Я только что приехал из командировки, звоню прямо с вокзала. Нам надо поскорее встретиться.

— В чем же дело?

— Тебе письмо от Марко. Я нашел его в госпитале. Он лежит в Вуковаре.

Минуту Ранка молчала. Слезы душили ее.

— Ранка, ты меня слышишь? Что же ты замолчала?..

— Милан, прошу тебя, подожди, я только оденусь… Через пятнадцать минут я буду на вокзале. Жди меня перед главным входом, слышишь, я уже бегу…

Это был, кажется, один из самых счастливых ее дней после окончания войны. Ранка уже четвертый раз перечитывала письмо, которое излучало теплоту и нежное волнение любви. Ее маленькое счастье оживало и возрождалось с утренним рассветом. В каждом слове Валетанчича было столько тепла! Он писал:

«У меня все цело: и руки, и ноги, и голова, а это для человека главное. Осколок только задел легкие и сломал два ребра, но врачи удачно заштопали меня, и я уже почти на ногах. Вчера мне даже разрешили выйти в госпитальный сад и сказали, что если буду вести себя хорошо, то скоро могу пойти в город. Здесь лежит несколько человек из нашей бригады, и мы вместе коротаем время. В госпитале очень хороший уход, но это меня не радует — лучше бы я по три дня не имел хлеба, а только каждый день видел тебя, моя любимая. Каждый раз, когда открывается дверь в палату, я поворачиваюсь и смотрю: мне все кажется, что это ты входишь. Все мои мысли заняты только тобой, счастье мое. Как ужасно долго тянутся дни, как хочется быстрее увидеть, обнять и расцеловать тебя. Эта канитель стала хорошей проверкой моих чувств. Сейчас я понял, что без тебя моя жизнь будет серой и неинтересной, и, если бы не было тебя, моя рана не так быстро бы заживала. Врачи обещают через месяц меня выписать. Любимая, ты не представляешь, с каким нетерпением жду я этот день. Мне могут после госпиталя дать отпуск на месяц, но я им не воспользуюсь…»

Ранка прижала письмо к горячим щекам и, под пальцами почувствовала слезы. Они скатывались густо, как капли дождя, и их нельзя было остановить. Внутри у нее все трепетало. Ей хотелось петь и плакать, и эти чувства просто душили ее, как неосознанная боль. Все старалась представить себе, как долго может длиться один месяц, и у нее ничего не выходило. Если мерить его меркой войны, он может никогда не кончиться. Порой на войне день бывает длиннее года. Еще она знала, как мгновение, принесенное пулей, превращается в вечность. Но теперь вокруг не свистели пули, не рвались мины и снаряды и не нужно было дни превращать в мгновения, а жизнь в вечное ожидание. Сейчас, когда она знала, что Марко жив, ей легко было ждать его возвращения. Тяжелее ждать безнадежно.