Литература как таковая. От Набокова к Пушкину: Избранные работы о русской словесности

Муж в могиле,сын в тюрьме, Помолитесь обо мне.

Третье стихотворение [720] , заслуживающее нашего особого внимания по причине своего библейского контекста, датировано 1933 годом (на самом деле это 1934-й) и, таким образом, оказывается между двумя стихотворениями 1938–1939 годов, то есть того самого времени, когда Л. Гумилев находился в тюрьме. Первая строфа начинается словами:

720

Интересно отметить, что в разделе «Тростник» издания 1974 года это стихотворение отсутствует, а на месте «Воронежа» стоит «Борис Пастернак», но зато «Уже безумие крылом…» идет прямо перед «Распятием». Отсутствие этого стихотворения в академическом издании «Библиотеки поэта» объясняется, вероятно, тем, что данная серия контролировалась, как предполагается, гораздо жестче, чем московское издание Банникова. Эти различия лишь укрепляют нас в мысли, что порядокстихотворений в издании Жирмунского имеет некий смысл.

Привольем пахнет дикий мед,

а заканчивается страшным:

Но мы узнали навсегда, Что кровью пахнет только кровь…

Следом за текстами, повествующими о беззаконных репрессиях, проливающих реки крови, появляется образ Понтия Пилата, отсылающий к процедуре вынесения приговора, а затем казни, то есть — двумя страницами далее — к «Распятию». Этот текст можно соотнести с семнадцатью месяцами, которые Ахматова-мать провела в страданиях о сыне («крике» — пятое стихотворение «Реквиема»):

Семнадцать месяцев кричу, Зову тебя домой. <…> И долго ль казни ждать.

Также его можно соотнести и с шестым стихотворением, где финальный образ креста отсылает нас к приготовлению к Голгофе:

Легкие летят недели, Что случилось, не пойму. Как тебе, сынок, в тюрьму Ночи белые глядели. Как они опять глядят Ястребиным жарким оком, О твоем кресте высоком И о смерти говорят.

Четвертое стихотворение в издании 1976 года, предшествующее трем стихотворениям из «Реквиема», «Все это разгадаешь ты один…», позже станет известно под названием «Памяти Бориса Пильняка», арестованного в 1937 году и расстрелянного год спустя, в год написания стихотворения. В этом издании имя писателя появляется лишь в примечаниях и без особого комментария, просто с датами рождения и смерти [721] . Упомянув о счастливых мгновениях вместе с Борисом Пильняком, Ахматова переносится мыслью ко всем тем, кого оплакивают, тем самым поднимая свое страдание на универсальный уровень:

721

Две первые публикации этого стихотворения (Наш современник. 1960. № 3. С. 78; Ахматова А. Стихотворения (1909–1960). М.: Гослитиздат, 1961) датировали его 1942 годом.

И каждому завидую, кто плачет, Кто может плакать в этот страшный час О тех, кто там лежит на дне оврага…

Похожий отрывок мы встречаем в четвертом стихотворении «Реквиема», которое заканчивается строками:

Там тюремный тополь качается, И ни звука — а сколько там Неповинных жизней кончается…

С тем же многоточием…

И именно вслед за этими четырьмя стихотворениями, содержащими намек на путь жертвы от ареста до казни, идут три стихотворения, проанализированные нами ранее: первое рассказывает о страдании матери, Анны Андреевны («Нет, это не я, это кто-то другой страдает…»), второе — «приговор», настигающий ее сына Леву, а третье показывает в двух картинах распятие мирового Сына и страдание мировой Матери.

Таким образом, в публикации цикла «Тростник» Жирмунского мы обнаруживаем, хотя и несколько закамуфлированную, ту же композицию, что и в «Реквиеме». Здесь же мы встречаем две темы, о которых говорил Недоброво (те самые, что были целью яростных нападок советской критики): сильное любовное переживание, перерастающее в экзистенциальную драму и достигающее апофеоза в религиозной тематике. Как увидел и предвидел Недоброво, то, что было зародышем в «Чётках», раскрылось, и от личного мы перешли к всеобщему, от любовных страданий молодой женщины — к страданию всехженщин, и женщина-поэт:становится символической Матерью, подобно матери распятого Христа.

Мы можем быть признательны Жирмунскому за то, что он, находясь в условиях жесткого цензурного контроля, способствовал, сознательно или бессознательно, «реабилитации» Ахматовой в двух направлениях. Во-первых, ему удалось сделать так, чтобы в Советском Союзе, пусть и в несколько завуалированном виде, обрело существование великое произведение русской литературы, «Реквием», и подчеркнуть в этом произведении центральную роль «Распятия» — символа нового каменного века. Во-вторых, он помог восстановить образ женщины-Ахматовой и значение Ахматовой-поэта, показав органическое единство ее творчества, основанное на переходе от личного к всеобщему, столь точно понятом Недоброво. «Женщине-поэту», о которой он говорил, действительно удалось, причем блистательно, показать все личное и всеобщее, что есть в горячности любовного чувства молодой женщины десятых годов, так же как двадцатью годами позже она показала все личное и всеобщее, что есть в том яростном горниле чувств, которые обуревали ее на протяжении тех «двух осатанелых лет» вместе со всеми ее «невольными подругами» [722] .

722

«Где теперь невольные подруги / Двух моих осатанелых лет?» («Посвящение»).

Перевод с французского О. Акимовой

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Даниил Хармс, вечный современник, или «Постоянство веселья и грязи» [*]

Совпадения порой не случайны…

В июне 2005 года актер Ю. В. Томошевский открыл пятый Хармс-Фестиваль, декламируя с балкона внутреннего двора дома на улице Маяковского (соседнего с тем, где жил писатель) стихотворение «Постоянство веселья и грязи» (1933):

*

Статья написана в 2005 году для каталога выставки «Чудотворец был высокого роста…» в Русском музее (Санкт-Петербург) к 100-летию со дня рождения Хармса.

Вода в реке журчит прохладна и тень от гор ложится в поле и гаснет в небе свет. И птицы уже летают в сновиденьях и дворник с чёрными усами стоит всю ночь под воротами и чешет грязными руками под грязной шапкой свой затылок и в окнах слышен крик весёлый и топот ног, и звон бутылок. Проходит день, потом неделя, потом года проходят мимо и люди стройными рядами в своих могилах исчезают а дворник с чёрными усами стоит года под воротами и чешет грязными руками под грязной шапкой свой затылок и в окнах слышен крик весёлый и топот ног, и звон бутылок. Луна и солнце побледнели Созвездья форму изменили Движенье сделалось тягучим И время стало как песок. А дворник с чёрными усами стоит опять под воротами и чешет грязными руками под грязной шапкой свой затылок и в окнах слышен крик весёлый и топот ног, и звон бутылок.

А двенадцатью годами ранее французская ассоциация «Pays-Paysage» — организатор биеннале книг художников в городке Юзерше (регион Лимузен во Франции) — приняла решение посвятить очередную выставку русским художникам [724] . Организаторы удивительно верно почувствовали, что было бы интересно наряду с творениями современных художников из России выставить русский авангард с его новаторским для своего времени представлением о книге как о предмете искусства, как о нерасчленимом единстве текста и иллюстрации, словесного и визуального образов. Шаг тем более оправданный, что Россия вновь, как и в предреволюционные годы, стояла на перепутье. Так, в одном выставочном зале лимузенской деревушки во Франции оказались собранными иллюстрированные издания Ю. П. Анненкова и футуристов (Крученых, Розановой, И. М. Зданевича, В. Ф. Степановой, А. М. Родченко, Кульбина, Малевича, Эль Лисицкого, Филонова, Е. Г. Гуро, Н. С. Гончаровой, Бурлюка) и современные издания: О. Дергачева, С. А. Якунина, И. И. Кабакова, Д. А. Пригова, Г. В. Сапгира, С. В. Сигея, Л. А. Тишкова, «Митьков» и других (в том числе М. С. Карасика, который вместе с филологом В. Н. Сажиным был организатором серии Хармс-Фестивалей, получивших большой резонанс в северной столице в 90-е годы, а также последнего фестиваля в 2005 году в 100-летний юбилей со дня рождения писателя).

724

Об этой выставке см.: Жаккар Ж.-Ф. Живая книга: О выставке русских «Книг художников» в Юзерше (Франция) // НЛО. 1994. № 9. С. 361–364.

Инициаторы биеннале в Юзерше, крайне удивленные тем, что произведения Хармса столь часто вдохновляли художников-нон-конформистов, обратились ко мне с просьбой написать статью об этом писателе, чье имя все еще оставалось загадкой во Франции (мой перевод вышел позднее в том же году). И отнюдь не случайно свою статью [725] я тоже начал с процитированного выше стихотворения. Дело в том, что еще в 80-е годы, то есть лет за 10 до выставки, оно было положено на музыку одной из самых популярных в то время рок-групп «Странные игры». Этот факт показался мне весьма знаменательным для эпохи, когда культура советского «андерграунда» одерживала свои первые победы над застоем брежневского режима, медленно агонизировавшего при Ю. В. Андропове и К. У. Черненко.

725

Jaccard J.-Ph.Ecrits d’hier, lecture d’aujourd’hui: Daniil Harms entre avant-garde et underground // Livres d’artistes russes et sovi'etiques. 1910–1993. Uzerche: Pays-Paysage, 1993. P. 17–41. Также на англ. яз.: Yesterday’s Writing, Today’s Reading: Daniil Kharms between the Avant-garde and the Underground // Books by Russian a Soviet Artists. 1910–1993. Saint-Yrieix: Pays-Paysage, 1995. P. 17–41. Здесь я возвращаюсь к некоторым положениям этой статьи.