Литературная Газета 6248 (№ 44 2009)
Шрифт:
ещё и 14-метровый цилиндр над зрительным залом.
Сегодня в отреставрированном театре, которому вернули первоначальный облик, не только исчез купол, а стены приобрели нежный молочно-белый цвет, но и появились пятиметровые круглые скульптуры. Однако вокруг бронзовых античных муз, установленных в нишах: Мельпомены, Полигимнии, Терпсихоры, Калиопы, а также Аполлона с весталками на фасаде (авторы скульптурных работ Геннадий Буравкин, Александр Финский, Михаил Шкробот) долго шли споры. Архитекторы и коллеги-художники сомневались в соответствии скульптурной и архитектурной стилистик, упрекали авторов в бутафорской гламурности. На страницах газет и в интернет-блогах часто возникал вопрос: к какому же стилю стремился сам Лангбард, когда проектировал театр в Минске? И насколько правомерно ставить помпезные статуи античных муз, сделанные по классическим канонам, нарушая
Несомненно, у Лангбарда была идея украсить театр скульптурами. На него могла повлиять тогдашняя тенденция придавать общественным зданиям помпезность и величественность. По каким-то причинам задуманное не было осуществлено. И мы сегодня точно не знаем, каких героев хотел видеть автор, какими планировал размер фигур, какие материалы собирался использовать. Поэтому установка бронзовых классических статуй никаким образом не относится к настоящему облику исторического памятника, который охраняется государством. Наоборот, это современный вариант украшения здания.
Через некоторое время мы все привыкнем к «проблемным» скульптурам. Но пока монументальные фигуры выглядят чужими уникальному зданию. Тем более, сравнить новый и прежний вид здания не сложно: под ногами, вмонтированные в плитки дороги, лежат обычные канализационные люки с изображением театра 1939 года…
Как в королевском дворце
Реставрационные работы не один раз изменяли внутренний облик театра. Здание пережило много экспериментов— как удачных, так и сомнительных. Впрочем, внутреннее украшение театра с самого начала никакого отношения к конструктивизму не имело. Это был самый настоящий сталинский неоклассицизм.
Некоторое время фойе театра украшали росписи на оперно-балетную тематику. В 1970-х годах на их месте появились 6 гобеленов известного белорусского художника-монументалиста Александра Кищенко, которые удивительно гармонично вписались в интерьеры здания. В новой концепции места семиметровым тканым картинам Кищенко не нашлось— стены украсили декоративными филёнками в общем для фойе классическом стиле.
Сегодня внутренний вид театра удивляет своей сияющей роскошью. Пол фойе сделан в технике флорентийской мозаики из нескольких видов гранита. Ранее тут был положен паркет, в некоторых местах использовался более простой вид мозаики, которую делали из кусков мрамора, залитых белым бетоном. Заменить их на гранит решили из соображений долговечности и красоты материала. На эскизах Лангбарда не отражён рисунок пола, и это позволило художнику-монументалисту Владимиру Кривоблоцкому предложить своё авторское решение. 2500 метров сложных узоров с первого по третий этажи фойе, а также части боковых коридоров— такой роскоши нет ни в одном общественном здании Беларуси. Причём рисунки нигде не повторяются. Стилизованные цветы, звёздочки, орнаментальные мотивы, линейные композиции создают ощущение декоративной строгости, парадности, целостности. Общая гамма— тёплая, золотисто-бежевая— подобрана с учётом тональности, которая господствует в интерьерах театра.
В основном над украшением здания работали реставраторы. Они восстановили много декоративных элементов. Взгляд останавливается то на мраморных порталах с люстрами, то на драпировках оконных штор, то на медальонах с барельефными портретами деятелей культуры, которые украшают фризы фойе, то на гипсовых капителях колонн. Парадный вид приобрела и лестница: ступеньки сделаны из гранита, а перила— из мрамора. Тут ничего придумывать не пришлось. Под прежней обшивкой сохранились фанерные, ещё лангбардовских времён, перила, которые теперь повторили в более долговечном материале.
В зрительном зале большинство деталей интерьера— новоделы, поскольку сохранилось очень мало аутентичных украшений, в основном это выполненные Андреем Бембелем по эскизам архитектора серпы, молоты и пятиконечные звёзды на портале сцены. Лепку отреставрировали и покрыли позолотой, остальное пришлось искать в архивных документах и на старых фотографиях. К сожалению, снимков сохранилось очень мало, они исчезли во время войны, а на тех, которые остались в архивах, мелкие детали рассмотреть сложно. В 1960-е годы почти весь декор холла был уничтожен— возможно, из-за того, что плохо сохранился и его сложно было возобновить, или это стало результатом борьбы с чрезмерностями. Украшения на ограждениях лож и балконов восстановили в 1980-е годы, но сделаны они были из дерева и очень вольно. Гирлянды с цветочным орнаментом, из которых после последней реставрации были убраны серпы с молотами, отлиты из гипса и позолочены.
Общая
площадь театра после реконструкции увеличилась на 8 тысяч квадратных метров за счёт того, что появились подземные этажи, а над расписанным плафоном потолка открыты три дополнительных «этажа». Сцена стала механизированной, она может даже трансформироваться, наклоняться. В случае необходимости дно оркестровой ямы может подниматься и увеличивать размер сцены.Зерно будущего
Когда Иосифу Лангбарду во время строительства и позже высказывали критические замечания о его детище, мастер отвечал: «Театр оперы и балета так и остался сделанным почти вчерне, что делает его мишенью для заслуженных и незаслуженных нападений… Но пользуюсь случаем повторить вам публично высказанные мнения архитектурной и искусствоведческой общественности Ленинграда, что по архитектурно-художественной образности общественных зданий Дом правительства БССР и Театр оперы и балета являются первыми ведущими строениями в Союзе после революции, и в этом отношении Беларусь среди других республик занимает первое место. Как автор этих зданий я отважусь прибавить, что, когда Беларусь наберётся сил закончить их архитектурно, по проектам, тогда всем станет ясно, где— зёрна будущего, а где— пустоцвет сегодняшнего».
Наталья ШАРАНГОВИЧ
Два века белорусской поэзии
Совместный проект «ЛАД»
Два века белорусской поэзии
Тодор КЛЯШТОРНЫЙ (1903–1937)
Тодор Кляшторный из того энергичного племени молодых поэтов, которые, придя в белорусскую литературу в первые годы советской власти, стали зачинателями новой белорусской литературы— советской. Но не только завидный жребий первопроходцев выпал на их долю, большинству досталась горькая и трагичная судьба изгоев и страстотерпцев. К этому большинству относится и талантливый белорусский поэт Тодор Кляшторный.
Биографические данные о нём, появившиеся в официальных литературных справочниках после посмертной реабилитации поэта в 1957 году, довольно скупы и лаконичны. Родился Тодор Тодорович Кляшторный 11 марта 1903 года в деревне Поречье Лепельского района Витебской области в крестьянской семье. После службы в Красной армии учился на рабфаке в Орше. Потом— в Белорусском государственном университете, который окончил в 1931 году. Работал на Белорусском радио, в редакциях республиканских газет и журналов.
Впервые со стихами выступил в 1925году, опубликовав на страницах журнала «Аршанскi Маладняк» два стихотворения— «На смерть Фрунзе» и «Шляется вечер». Некоторое время был членом «Маладняка». Когда же в 1926 году литобъединение раскололось, Кляшторный— с теми, кто вышли из «Маладняка» и создали новое литобъединение— «Узвышша». С этого времени почти все произведения Тодора Кляшторного печатаются в «Узвышшы»— журнале, который с 1927 года стало издавать новое литобъединение. Регулярно выходят в свет и сборники поэта: «Кленовые метели» (l927), «Светотени» (1928), «Паруса» (1929), отдельной книжкой выходит в 1930 году поэма «Поля заговорили». Это самые плодотворные годы, то недолгое время, когда, ещё не скованная подступающей тревогой, душа поэта была способна изливаться стихами.
«Проникновенный в своих тревожных и даже грустных лирических раздумьях о судьбе белорусской деревни и участи попавшего в каменный город её неприкаянного сына, добрый, тихий и застенчивый Тодор Кляшторный…»— так характеризует поэта известный белорусский писатель Нил Гилевич в своей статье к сборнику «Час ветровея» (Минск, «Юнацтва», 1987), представляя в нём стихи уже почти забытых поэтов из тех далёких «ветровейных» лет в переводах на русский язык.
Эти «грустные лирические раздумья», видимо, и раздражали вульгарно-социологических критиков, которые с самого начала находили в его стихах и «упадничество», и «переоценку национального момента», и импрессионизм, и «есенинщину» одновременно… Эти критические нападки касались его так же, как и других собратьев по перу и друзей по «Узвышшу»: Дубовки, Жилки, Язепа Пущи.