Литературная Газета 6260 (№ 56 2010)

Бавкида

… И какую силу взял!

Стали нужны до зарезу

Дом ему и наша высь.

Он без сердца, из железа,

Скажет – и хоть в гроб ложись.

По мнению Юрченко, текст этот можно прочитать и так: «…И какую силу взял Сталин! Нужны до зарезу…» и т.д. А ещё он относит к временам сплошной коллективизации пастернаковкую интерпретацию диалога Мефистофеля и Фауста:

Мефистофель

Их выселить давно пора

В назначенные хутора.

Фауст

Ты знаешь место у бугра

Где их усадьбой наделили?

Переселяй их со двора!

Здесь же Юрченко приводит соответствующий кусок перевода Холодковского, где вместо «хуторов» – «поселенье», вместо «усадьбы» – «именье», а «место у бугра» вообще отсутствует. Ну а в немецком оригинале, естественно, никаких «хуторов-бугров» и быть не может.

И у Гёте, и в переводе Холодковского Фауст, по мнению Юрченко, «не переступает черту». «Переступает» он якобы лишь в переводе Пастернака. Позволю себе усомниться насчёт перевода Холодковского. В переводе Пастернака Фауст говорит Мефистофелю: «Переселяй их со двора!», а у Холодковского он жёстко уточняет: «без промедленья». А если многозначительно выделить у Холодковского жирным шрифтом слова «плод моих побед», «убрать», «отведено», «терпенья нет», «насилья след», то почему бы, следуя методике Юрченко, не сказать, что Холодковский предвидел сталинские репрессии ещё в конце XIX века, перещеголяв тем самым Пастернака? И, между прочим, именно «поселенье» – слово из словаря коллективизации, а не «назначенные хутора»: на хутора выселяли при Столыпине.

Слова Бавкиды «строитель адский», как считает Юрченко, тоже обязаны своим возникновением «отцу народов». Здесь, правда, версия Юрченко сразу же начинает «раздваиваться». Ведь мы знаем и другого «строителя», Петра I, которому грозит Евгений в «Медном всаднике»: «Добро, строитель чудотворный!.. Ужо тебе!» А если мы сравним начало финального акта «Фауста» в переводе Пастернака с началом пушкинского «Медного всадника», то неизбежно зададимся вопросом: не следовало ли Юрченко более детально заняться разработкой «пушкинской», а не «сталинской» версии?

«Фауст» (пер. Пастернака):

Где бушующей пучиной

Был ты к берегу прибит,

Вместо отмели пустынной

Густолистый сад шумит…

«Медный всадник»:

Прошло сто лет, и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознёсся пышно, горделиво…

«Фауст»:

Парусников вереницы,

Предваряя темноту,

Тянутся, как к гнёздам птицы,

Переночевать в порту.

За прорытою канавой

Моря синего черта,

А налево и направо –

Населённые места.

«Медный всадник»:

…Корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

Мосты повисли над водами;

Тёмно-зелёными садами

Её покрылись острова.

Мне кажется, такое сопоставление, учитывая определённую схожесть судьбы «маленьких людей» – Филемона и Бавкиды из «Фауста» и Евгения и Параши «Медного всадника», – куда как интересней, чем притягивать за уши Сталина на основе фаустовских фраз вроде «старикам я не хозяин»! Конечно, если идейно противопоставлять «больших» людей «маленьким», то в нахмуренном строю «больших» найдётся место не только Петру I, но и Сталину, Ленину, Гитлеру, Муссолини, Мао Цзэдуну (далее по вкусу). Почему же Юрченко сузил проблему до Сталина? Мода, что ли, такая? Или личные пристрастия автора? Я слышал, между прочим, что его перу принадлежит либретто оперетты о коллективизации. Но «Фауст»-то – не оперетта, хоть в переводе Холодковского, хоть в переводе Пастернака.

Юрченко пишет о «пастернаковском» Фаусте: «Нет, не жертва коварного Мефистофеля, а умный и осторожный руководитель. Уверен, что будет понят сообщником с полуслова. (И да простится мне такая «лобовая» атака, но как тут не вспомнить сцену романа А. Рыбакова, когда готовится и оговаривается убийство Кирова.) Никто никого не пытается обмануть, оба «ведут» эту игру и дополняют друг друга. Оставь последние сомнения, говорит исполнитель, ты прав, пока не уберёшь звонаря – колокол будет звонить, и звон будет услышан всеми».

Отчего Юрченко решил, что гётевский Фауст (и Фауст в переводе Холодковского) – другой? Игорь Золотусский, основываясь именно на переводе Холодковского, писал ещё в 1966году (когда, вероятно, не читал никаких «Детей Арбата»): «Фауст отворачивается от исполнителей, но он связан с ними одной верёвочкой. Он стоит на одном конце верёвочки, они – на другом. То, что они сделали, было разрешено уже в душе Фауста, в его мысли. Он – убийца-идеолог, они – палачи» («Фауст и физики»). И никакого тебе Сталина!

Но допустим, что Пастернак всё же изобразил в 5-м акте под видом Фауста Сталина. Тогда почему, скажите на милость, он «против Сталина»? Разве в переводе Пастернака душа Фауста в финале не спасена ангелами? Или его искушение, как и у Гёте, изначально не было «попущено» Богом? Поздравляю вас, гражданин Юрченко, соврамши: ваш Пастернак, скорее, «за Сталина», чем «против»!

Я не ставлю себе цели подвергнуть сомнению все подмеченные Юрченко пастернаковские «сюрпризы», вызывающие аллюзии с эпохой «культа». Они, между прочим, заметны не только в его переводе «Фауста», но и в переводах «Отелло» и «Короля Лира». Но использование в своей работе характерных черт и деталей современности – это вообще отличительная черта Пастернака-переводчика. А Пастернак-поэт буквально окружает нас, что называется, антиквариатом – вещами и предметами первой необходимости образца начала прошлого века. Но нельзя же творческий метод, мироощущение путать с творческим замыслом? Эдак можно создать и концепцию перевода «Короля Лира» в духе пьес М. Шатрова: Лир – это больной, умирающий Ленин, остальные персонажи – его окружение. Я живо представляю, как травимый Сталиным один из создателей РСДРП Мартов-Цедербаум обращается к своему бывшему другу и соратнику по «Искре» Ульянову-Ленину: