Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3

Меня не остановят ни запугивания, ни подкуп. Я сделаю это как член законодательного органа власти, как свободный человек, как поэт, как чилиец.

На сенаторских скамьях послышались невнятные, дрожащие голоса, и, наконец, кто-то выкрикнул:

— Лишить его слова!

Еще один осторожный голос:

— Нам не интересно это знать!

— А нам это интересно! — покрыл эти голоса молодой, звонкий голос горняка Алехандро Переса. — Мы приехали из Севелла! Вы помните Севелл, сеньоры? Или вам мало трехсот пятидесяти трупов?

В зале наступила тишина.

Неруда продолжал и, казалось, что этот мягкий, певучий голос сотрясает каменные своды:

— Те, кто меня обвиняет в том, что я оповестил американских братьев о нашей трагедии, не скажут и слова против того, что нас предают Соединенным Штатам. Посмотрите, как открыто, в военной форме путешествуют офицеры США по чилийской земле и как поощряют их вмешиваться в наши дипломатические, торговые и общественные дела, в дела нашего собственного дома!

— Это ложь! — раздалось с кресел. — У вас нет ни одного доказательства!

Неруда вместо ответа поднял над головой пакет:

— Здесь фотометрические пластинки, — с усмешкой сказал он, — какие употребляются для съемок с самолета, со специальным указанием, что это — материал для североамериканской армии. Ее главный штаб получил фотометрическую карту наших берегов. В этом неповинны наши солдаты. Это дело рук президента.

Зал словно вздрогнул. Люди подались вперед.

— Американская военная миссия, — Неруда бросал в зал факт за фактом, — увезла все топографические карты Чили, на которых оказались нанесенными реки и озера, даже не нанесенные на наши собственные карты…

Наша армия, — с гневом заявил он, — не должна быть превращена в ударный полк североамериканской армии. Я не хочу видеть солдат, офицеров Чили, низведенных до наемников… Президент республики связал нашу страну с агрессорами, у которых нет иной цели, кроме войны, уничтожения и ненависти.

Именно за то, — взволнованно сказал поэт, — что я защищал независимость моей страны, президент обвиняет меня перед трибуналом. Именно за то, что я защищаю свободу Чили, меня хотят заставить замолчать.

— Вас слушает Севелл! — послышалось с галерей.

— Тебя слушает Тарапака!

— Антофагаста!

— Сант-Яго!

— Лота!

Поэт-коммунист с благодарностью посмотрел в сторону своих друзей.

— Я горд, что преследования сгущаются над моей головой.

В зале прозвучали слова, заставившие многих глубоко уйти в кресла:

— Я обвиняю!..

Человек, обвиненный в измене, человек, который не знал, будет ли еще он завтра на свободе, — сам становился обвинителем!

— Я обвиняю сеньора Гонсалеса Виделу в том, что он — виновник позора нашей родины, — жестко произнес Неруда. — Но я оставляю ему как суровый приговор — приговор, который он будет слышать всю свою жизнь, — душераздирающий плач детей расстрелянных чилийских горняков.

Голос Неруды поднимался всё выше и выше; казалось, в нем слышатся и стоны чилийских детей и женщин, и гневная речь рыбака с Исла Негра, где родились последние стихи поэта, и страшная, торжественная песня шахтеров Лоты, сосланных на остров смерти.

— Я обвиняю президента республики в том, что он насильственно разрушает профсоюзные организации.

Я обвиняю президента республики в том, что он арестовывает и изгоняет испанских республиканцев — борцов против фашизма.

Я обвиняю президента республики в том, что он заставил вооруженные силы действовать, как полицию, против рабочих, что он предоставил в мирное время нашу территорию под иностранные военные базы и открыл двери нашего дома для иностранных солдат.

Я обвиняю президента республики в том, что он провокационно разорвал дипломатические отношения с Советским Союзом.

Я обвиняю сеньора Гонсалеса Виделу, — подвел итоги Неруда, — в том, что он предпринял бессмысленную и бесплодную войну против народа.

И в то время, как Видела метался по своему кабинету, проклиная и Неруду, и чилийцев, и свою нелепую затею передать это дело в сенат, поэт говорил, обращаясь к народу:

— Я приветствую всех коммунистов Чили, женщин и мужчин, про следуемых, изгоняемых, избиваемых, приветствую и говорю им: наша партия бессмертна. Она родилась, как ответ на страдания народа, и эти гонения только возвеличивают ее.

Неруда встретил устремленные на него дружеские и ободряющие взгляды людей, находящихся за сенаторскими креслами. И очень задушевно сказал:

— Меня никто не может лишить доверия, кроме народа.

Когда минуют эти тяжелые, мрачные дни нашей родины, я отправлюсь в селитренную пустыню. И я скажу мужчинам и женщинам, которые испытали такое угнетение, такие пытки, такое предательство: «Вот я с вами. Я обещал быть верным вашей печальной доле. Я обещал защищать вас своим разумом и своей жизнью, если это понадобится. Скажите же, выполнил ли я свое обещание, и дайте мне или отберите у меня единственное право, которое мне необходимо, чтобы жить честно: право на ваше доверие, на вашу надежду, на вашу любовь».

Он закончил свою последнюю речь в сенате словами национального гимна Чили:

Прекрасная родина, прими голоса, Которыми Чили тебе клянется: Ты станешь либо могилой борцов за свободу, Либо оплотом против угнетения!

Неруда медленно сошел с трибуны, и никто не посмел преградить ему дорогу. Поэт покинул сенат, зная, что вернется сюда уже не скоро.

Он не подозревал, совершая путь от здания сената к маленькому домику по улице Патрисио Линча, что его уже опережают слова только что произнесенной им речи. Что горняк, выйдя из сената, шепнул о чем-то безработным, стоящим на перекрестке. Что пассажир маленького автобуса показывает шоферу, как сенатор поднял над головой грозный обвинительный акт Виделе — фотометрические пластинки. Что слова «Я обвиняю» уже летят по стране, спускаются в шахты под дном океана, поднимаются высоко в горы, где греются у костров озябшие пастухи, вызывают на лицах людей улыбку гордости и надежды.

И вместе с этими словами от человека к человеку передается прозвище, которым сначала чилийцы, а потом их братья по континенту наградят Пабло Неруду.

Этого человека, который исполнил свой долг сенатора, поэта, коммуниста и перед лицом грозящей ему опасности сделал то, что велела ему совесть, отныне стали называть «Совестью Латинской Америки».

Произошло это 6 января 1948 года.

Полиция сбилась со следа

«В городке ночная дрема,

Дождь к стеклу приник.

Тихо вышел он из дома,

Поднял воротник.

Он идет порой осенней

Улицей ночной.

Не должно быть даже тени

За его спиной.

…………………..

Он идет настороженно,

В сумраке скользя…

Только песню вне закона

Объявить нельзя».

Михаил Матусовский. «Поэт», из цикла стихов «Они удостоены премии мира…»