Литературные зеркала

"А Снежная королева?
– спросите вы.- Что она за феномен? Разве ее не следует считать персонификацией зла?" Нет, Снежная королева - это не зло. Это холод бесконечности, энтропия, тепловая смерть мира. Это, при пересчете на другую терминологию, нейтралитет безразличия, способный змеиным ударом поразить наше внутреннее "я", если оно выкажет слабость,- но, как всякий нейтралитет, готовый отступить перед силой или заключить мир с противником под пальмами компромисса. Владения Снежной королевы - это не рай, но и не ад. Это чистилище с его режимом колеблющегося равновесия (временного баланса, уклончивого посредничества). Подменяя лодочника Харона, королева перевозит на челне через Стикс трепещущих пассажиров... И здесь мы возвращаемся к теме переправы...

Было бы логично вспомнить здесь о том, что зеркало по фольклорным меркам - надежный инструмент переправы и что, с такой точки зрения, данная сказка достаточно тради-ционна. Но Андерсен, как всегда, привносит в фольклор свои поправки. И зеркало "Снежной королевы" - не просто услужливый ковчег, размещающий на своей площади разных персонажей, согласно их вкусам, пожеланиям и их реальным ситуациям, зеркало "Снежной королевы" - само персонаж, и активный: отражая предметы, оно одновременно препарирует их, высасывает из них, как заправский вампир, всю кровушку, обращая в таких же вампиров.

Интереснее всего вот что: не отказываясь отражать правду, зеркало в этой сказке выступает орудием лжи; симметрия распадается на добро и зло, на будущих героев стивенсоновской притчи о докторе Джекиле и мистере Хайде, на древнеегипетских Ормузда и Аримана.

Романтик Андерсен усматривает зло в абстрактном рационализме. Поэтому развитие зеркальной темы приводит поэта к сумрачным ассоциациям: зеркало это замерзшее озеро, на котором лед треснул "на тысячи кусков, ровных и правильных на диво". "Посреди озера стоял трон Снежной королевы; на нем она восседала, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало в мире".

Ледяное "зеркало разума" сопряжено в единый образ с "зеркалом тролля".

Слезы Герды расплавляют осколок у Кая в груди, слезы самого Кая вымывают осколок из его глаза, и тогда вдруг обнаруживается связь этих, таких по виду не связанных зеркал. Каю теперь вдруг удается сложить из ледяных осколков слово "вечность" - и тем самым оплатить освобождение от уз Снежной королевы. Преодоление зла происходит через преодоление рационализма. Сердце оказывается, по андерсеновской шкале этических ценностей, выше разума.

Но тут важны еще и акценты, эпитеты, а они поясняют:

не просто сердце, а любящее, разумное - и не просто разум, а холодный, бессердечный.

Так чисто эмоциональный конфликт - странным образом - обнаруживает свою разумную, умозрительную природу. Впрочем, столь ли неожидан этот парадокс? Формулы этики, пускай и причастные к чувствам, в любом случае являются формулами, то есть схемами, инструментарием мысли, логики.

Андерсен привержен к оптическим контрастам, помогающим открыть или сконструировать антитезу души и тела, показать, а то даже инсценировать внутренний разлад человеческой психики. В этом плане поучительна "Тень", возникшая на почве тех народных верований, о коих писал Афанасьев и его предшественники (братья Гримм, Буслаев, Мюллер). Изобразить блуждания души, прикинувшейся тенью,- этот замысел развертывается под пером Андерсена в модель будущей литературы с такими ее экскурсами в область психоанализа, как модернистский роман двадцатого века.

Красноречивый миг: на небезызвестном перекрестке дорог сказка раздваивается. Мотив тени ведет нас через "Необычайную историю Петера Шлемиля" Шамиссо - в плутовской жанр, в сатиру, в приключения, и та же тень через Андерсена устремляется в литературу высокой, более того, возвышенной нравственно-философской проблематики.

В первом случае она остается все же сказкой - литературной сказкой, но сказкой, во втором - дает жизнь уже совершенно несказочной литературе, забывшей о своем генетическом прошлом.

Заметное место у Андерсена занимают и другие вариации на оптические темы. "Оле-Лукойе" - вереница пробегающих перед глазами мальчика забавных и нравоучительных сновидений. Фигурирует здесь помимо сновидения и другой эквивалент зеркала - портрет. В этом плане любопытна полемика:

"- Послушайте-ка вы, господин Оле-Лукойе!
– сказал вдруг висевший на стене старый портрет.- Я прадедушка Яльмара и очень вам благодарен за то, что вы рассказываете мальчику сказки; но вы не должны извращать его понятий. Звезды нельзя снимать с неба и чистить. Звезды - такие же светильники, как наша Земля, тем-то они и хороши!

– Спасибо тебе, прадедушка!
– отвечал Оле-Лукойе.- Спасибо! Ты всей семьи голова, но я все-таки постарше тебя! Я старый язычник; греки и римляне звали меня богом сновидений!.."

Перед нами опять та же ситуация, что в "Снежной королеве": зеркальное отражение (теперь это - портрет) выступает носителем прозаической логики, а противостоит ей поэзия алогизма, свободное парение духа в сновидении. Так по сути дела вновь встречаются две души, одна - застывшая и омертвевшая, другая - живая. Этическая симметрия - или асимметрия - не желает расстаться с волшебным царством литературной сказки.

Зеркало распознает двойственность явлений. Оно допускает в себя зло, оно предоставляет злу жизненное пространство. Но зеркало с равным успехом распахивает свою дверь добру. Так, например, счастье к несчастному гадкому утенку приходит из зеркала. "...Он слетел на воду и поплыл навстречу красавцам лебедям, которые, завидя его, тоже устремились к нему.

– Убейте меня!
– сказал бедняжка и опустил голову, ожидая смерти, но что же увидал он в чистой, как зеркало, воде? Свое собственное изображение, но он был уже не безобразною темно-серою птицей, а -лебедем!"

И смотрите, как быстро, буквально в следующей фразе появляется этический вывод, привычный уже для нас образчик моральной симметрии: "Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца!"

Наверное, выглядит натяжкой моя новая апелляция к Андерсену: ссылка на зеркальные мотивы сказки "Капля воды". Никаких очень уж явных отражений здесь как будто не наблюдается: два старика рассматривают под увеличительным стеклом "каплю воды, взятой прямо из лужи". Копошится там всякая живность, пожирают друг друга мелкие "зверюшки". Казалось бы, перед нами обычная, традиционная метафора: сатира - увеличительное стекло. Стоит ли дивиться, когда на вопрос одного старика: "Что это такое?" - другой отвечает: "Это Копенгаген или другой какой-нибудь большой город, они все ведь похожи один на другой!.."?

Однако при взгляде на сказку с общеэстетических позиций невольно припоминается, что, согласно оптике, капля воды - сферическое зеркало, принципиально способное вобрать в себя весь мир.

В своей статье, сопровождавшей первую публикацию романа "Мастер и Маргарита", я сравнил булгаковское видение мира с андерсеновским - и долгое время поеживался от неловкости, когда вспоминал эту аналогию. Дело в том, что имя Андерсена появилось в статье как эвфемизм по отношению к другому великому имени - Гофмана, который по свежим еще в те годы ассоциациям представлялся "дурным знакомством" для хорошего русского, советского писателя. А Булгакова хотелось - и надлежало - окружить благополучными именами, представить в ореоле положительных репутаций. Но вот я перечитываю Андерсена сегодня - и мне в глаза бросается такое множество "предбулгаковских" моментов, что я задним числом перестаю стыдиться мимолетной аналогии.