Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Лекцию читает преподаватель по фамилии А. — сын известного академика. Любит изображать демократическую личность: на перерывах стоит на лестнице возле аудитории, закуривает со студентами и даже угощает их сигаретами. Часто отпускает гнусные шуточки: например, сегодня вошедший уже после звонка отличник Петенька был отправлен за мелом, причем А. настоятельно посоветовал ему оставить портфель в аудитории. Петенька послушно положил портфель, вышел и вскоре вернулся с одним куском мела: "Вот — больше не дали." "Спасибо, но если мне не хватит, пойдете опять вы." И позволил садиться. "Да нет, куда же вы? Садитесь здесь, оттуда вам будет далеко идти."
А незадолго до перерыва отколол еще более идиотский фокус. Как бы задумавшись, поднялся по проходу и ловко выхватил у какой-то
День вчера было цвета абсолютно мраморного. Светло-серое небо без единого просвета. Довольно тепло, сухие тротуары и полное безветрие.
После занятий ездил на художественную выставку на М. Грузинской. (По четным понедельникам занятия кончаются в половине первого.) Дошел от метро минут за 15. Называется "Третья осенняя отчетная выставка". Очереди на этот раз не было. (В марте на "Вторую весеннюю" стоял почти час, а полтора года назад, на "Первую весеннюю" — целых четыре. Под охраной милиции.)
Видел одну картину художника Сысоева. Недавно по вредным голосам сообщили, что у него в квартире был обыск: унесли разные книги, а также записи Высоцкого и Галича. (Галич — это тоже автор-исполнитель, умер два года назад в Париже.) Изображен бегущий солдат, составленный из разноцветных кружочков. Форма не советская, но автомат явно системы Калашникова. Называется картина "Нет милитаризму!" (*)
Некоторых художников запомнил по предыдущим выставкам. Линицкий — кресты, часовни, свечечки. Провоторов черно-красные фигуры, напоминающие картинки мускулатуры из учебника анатомии. Наумеец — грязно-коричневые, цвета кофе с кислым молоком, сморщенные холсты.(**) Почитал книгу отзывов. Большинство записей весьма одобрительные. Линицкого одни хвалят за "воспевание Православного Отечества", другие — за "разоблачение антигуманной сущности религии". Встречается и критика, причем обычно не с художественной, а с милицейской позиции: "Кто позволяет такие выставки?"
Сегодня утром было солнце и мерзлые лужи. Зима уже, можно сказать. Главное отличие зимы от лета — зимой прояснение сопровождается не потеплением, как летом, а похолоданием. А вечером, когда я возвращался с "дополнительных видов", уже лежал снег. Жутковатый пейзаж: обсыпанные снегом кусты, на которых кое-где еще сохранились листья.
Послезавтра, в четверг, занятия, к счастью, тоже до половины первого.
_______
(*) Видишь, твоя недостаточно высокая политическая бдительность привела к тому, что вредный художник Сысоев был разоблачен и обезврежен только теперь, через четыре года. А надо было сразу пойти в милицию и заявить.
(**) Так что если и впрямь вернутся сталинские времена они тоже не уйдут от ответственности за невоспитание нашей советской молодежи не боящеюся препятствий, способной преодолевать всякие препятствия. Все у меня переписаны.
Осенний вечер
Сейчас, когда я пишу эти строки, вокруг меня
пусто и просторно, много воздуха, много голой
и неуступчивой черноты октябрьского вечера.
(Эренбург, "Лето 1925 года")
1.
Стоял мокрый вечер.
Радуги фонарного света
молочные сквозь мглу
плавали в тумане,
откусившем полбашни у МГУ.
Машины льются
сквозь узкие шлюзы
Профсоюзной улицы.
Дождь сыпет и ветер дует;
фонари блестят в асфальте;
ниже спускаются тучи.
2.
Дома — тепло;
вся чернота осеннего, поздней осени вечера
сузилась в неширокую
гудронную между штор полоску.
Тычется ветер в стекло,
по которому ползают капли
и в котором отражаются лампы.
Я — читаю "Лето 1925 года";
раскрыл, где раскрылось.
Лампочка напрудила
теплую зеленую лужицу электрической сырости
на кушетку и на "Лето 1925 года",
раскрытое, где раскрылось.
28 ноября 1979 г. —2.3. Желток и деготь--30.I.80-
Занятия на факультете идут уже две недели. Конец января обыкновенно —
середина каникул, но в этот год по случаю Олимпиады все сроки сдвинуты: семестр продолжается с середины января до конца марта. А каникулы были длиной всего неделю.Несколько дней подряд стоят морозы в 15 и 20 градусов. Отвратительные грязно-желтые разводы на небе.
…К зловещему дегтю подмешан желток. (Мандельштам)
Летом такой цвет обязательно предвещает сильную и скорую грозу, зимой же он может наличествовать много часов и дней без каких-либо последствий. Да и неба, собственно говоря, нет как такового. Огромные неподвижные клубы пара из труб над всем городом, в просветах же между ними — эти самые желток и деготь. Сверху непрерывно сыпятся мельчайшие блестящие кристаллы. Вид города дикий и фантастический. Деревья и провода обросли инеем. С солнце не похоже само на себя воспаленное красноватое пятно.
Читал рассказ Кафки. Кафку мне дали по блату в библиотеке не книгу, а пачку ксерокопированных листов из журнала "Иностранная литература". Фантастика у Кафки начинается сразу, без подготовлений и проволочек: "Проснувшись, Грегор обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое."
Почему-то вспомнил виденный в детстве мультфильм «Колобок»: Колобок приходит на деньрождение, там ему все очень рады, поют с ним, танцуют, а потом начинают дружно плакать, понимая что Колобок сейчас должен быть съеден. А также рассказ ребенка о похоронах (Чуковский, "От 2 до 5"): "Впереди несут гроб, а старика ведут под руки, а он плачет, не хочет хорониться". Кроме того, чем-то напомнило самые благонадежные произведения школьно-письменной литературы: "Тараса Бульбу" Гоголя, «Разгром» Фадеева и «Клопа» Маяковского. Человек — это не более чем зловредное насекомое и место ему — изучающая вредителей научная лаборатория. Любое человеческое проявление — по отношению к раненому, которого предполагается ликвидировать для облегчения походного марша или к закапываемому живым в землю преступнику — чревато чем-то крайне отрицательным. Дезертирством или даже переходом на сторону противника. Автор подводит тебя к соответствующим расстрельным статьям Уголовного кодекса, одной рукой вроде как даже подталкивает, а другой — крепко держит за шиворот, чтобы ты, зараза, и впрямь не вздумал убежать.
Отличие этих авторов от Кафки только в том, что у них все рассматривается извне человека, а не изнутри него. Предполагается, что человек, в общем-то, может перестать быть насекомым, если он полностью искоренит свою сущность и заменит ее чем-то прекрасным и высоким — согласно приложенного рецепта. И тон повествования у них в связи с этим — не отчаявшийся, а возвышенный и общественно-полезный. А кроме того — у них, вроде бы, есть, куда человеку бежать. Хотя человек будет втройне насекомым, если он куда-либо побежит от выполнения своего долга.
Но вот вопрос — если все люди насекомые, то кому тогда нужна эта самая общественная полезность? Гоголь скажет — богу, а что ответит Фадеев, который, естественно, согласен, что никакого бога на свете не бывает? Возможно, с его точки зрения вся эта полезность нужна не для всякого человека, а лишь для "человека будущего", полностью переделанного. Для человека, который днем и ночью валит сибирские кедры и долбит ломом вечную мерзлоту, питаясь при этом лишь таежными кореньями, дерзновенными виденьями и стихами Евтушенки про Вечность, которая оказывает снисхожденье "лишь тем, кто снисхожденья не просил". Но уж он-то тем более не должен нуждаться ни в чем материальном, такой человек. Если и впрямь следует переделывать обычного человека в "человека будущего", то почему заодно не отучить его от чрезмерного потребления? Совершенно дикое противоречие. Когда человек трудится, тогда они воспевают важность и нужность материального производства. ("Если ты ничем не занимаешься, то я не признаю тебя человеком, как бы ты ни был умен или добр." Фадеев) А если человек вдруг вспомнит, что за работу полагается платить, тогда они начинают рассуждать о т. наз. «вещизме» — пошлости и ненужности всего материального. Грандиозное противоречие — на грани крайне примитивного мошенничества. (*)