Литконкурс Тенета-98

Однажды, направляясь на дежурство и проходя по университетскому скверу, мы с ним увидели, как какого-то пьянчужку, который шатался по аллее несколько впереди нас, милиция прямо на лету перехватила. Вышли из-за кустов боковой аллеи, сцапали и повели, повели голубчика! Тот и не трепыхался. А дело было как раз четвертого июля и Колька пошутил, что этому пьянице могут по теперешним временам даже политику припесочить: зачем он при таких обострившихся отношениях по американским праздникам пьет, мало ли ему, что ли, советских или, на худой конец, православных?! А потом Колька уже с самым серьезным и печальным видом привел вычитанную в какой-то книжке цитату из философа Мережковского: "Лицо хамства, идущего снизу: хулиганство, босячество, черная сотня". Опаснее, как считал Мережковский, чем любая идущая сверху политическая реакция.

Незадолго до этого времени, в мае и июне, газеты неожиданно стали печатать множество статей на уголовные темы, главным образом из области убийств, избиений, грабежей и прочих насильственных деяний. Например, про то, как один молодой хулиган, напившись, кинул камень в проходящий мимо поезд и убил машиниста. Получил он всего десятку, как несовершеннолетний. Тогда Колька воспринял эти публикации по его словам, без всякого чтения между строк, но вскоре он вполне обоснованно связал их с предолимпийской московской чисткой: высылали пьяниц, жуликов и проституток. И, несомненно, пытались настроить общественное мнение соответствующим образом. Колька сказал, что человека с менее крепкой, чем у него, у Кольки, психикой, подобные внезапные кампании в прессе легко могут привести прямо в психушку.

Но над широко распространившимися тогда же время слухами о засланных в Москву туристах-отравителях, которые, пользуясь давкой в транспорте, делают советским гражданам уколы всевозможных ядов и инфекций, Колька с самого начала искренне издевался. Вспомнил об операции опечатывания пожарных шкафчиков и выразил сожаление, что он не замотал одной такой бумажки с тем, чтобы наклеить ее себе на задницу. Поскольку если эта печать обладает волшебной способностью предотвращать взрывы, то уж вражескую инъекцию она тем более должна предотвратить. —2.7. Зона "Д"--21.VI.80-

Погода в последние дни стала снова вполне приличной. Температура около 25 градусов. Утром ясно, после полудня обыкновенно гроза, а к вечеру опять солнце.

Сегодня часа в 4 пришло начальство, собрало всю нашу зону, дежурных и уборщиков, и рассказало о казнях, которым была подвергнута соседняя зона «В». За игру в футбол в коридоре, вызвавшую разбитие осветительного плафона и испачкание потолка, всем участникам игры были объявлены выговоры, дежурный же, допустивший такое безобразие, был разжалован в уборщики. А за игру в карты и распитие спиртных напитков в ночное время двух дежурных вообще выперли с факультета.

С сегодняшнего дня договорились дежурить по суткам. День отсидел — так с разгону и ночь высидеть можно, а потом ты три дня свободен. Уборщики разошлись в шесть вечера. В течении целого часа я изучал график дежурств и переделывал его с учетом нового расписания. В половине десятого стемнело. Я зажег в обоих коридорах свет и доел остатки принесенной с собой пищи. В десять навестился к Главкому — студенту из нашей группы, дежурившему на четвертом этаже. Главком с каким-то другим дежурным играл в настольную рулетку — красное, черное и ноль белого цвета. Не знаю, могут ли они, начальство, я имею в виду, приравнять рулетку к картам.

Затем сидел у себя на втором этаже и читал "Записки из подполья" Достоевского. Время от времени гулял ради разминки туда-сюда по коридорам. (Рабочее место у меня в холле (10 на 10 метров) рядом с дверями лифтов и выходом на лестницу; от холла отходят перпендикулярно два коридора. Первый — короткий; в конце — окно в университетский двор. Другой — длинный, метров 50; в конце — запертая дверь пожарного выхода.)

В полночь явилось начальство; я в это время находился в конце длинного коридора. Они очень удивились, что я там делаю. Я же не растерялся и напомнил о вышедшем несколько дней назад распоряжении: не менее двух раз за смену проверять, заперты ли двери в номера. В результате начальство ушло вполне удовлетворенным, приказав погасить свет в обоих коридорах, оставив освещенным только холл. Вид коридоров стал после этого довольно жутким. В конце длинного — почти полная темнота, только горит красный плафончик со словом «выход» и в дверном стекле на фоне смутного блеска ламп маячит в стекле мое черное отражение.

"Запски из подполья", I ч., VII гл.: "Есть одна такая самая выгодная выгода, которая главнее и выгоднее всех других выгод. Свое собственное вольное и свободное хотение."

В VIII гл. говорится о страхе "хотения по табличке", причем под «табличкой» понимается странная смесь трех совершенно различных понятий:

1. Законодательства "хрустального дворца" — идеального, разумного и научного государства.

2. Законов, по которым человеку надлежит действовать для скорейшего достижения собственного благополучия.

3. Законов психики как таковых.

Насчет первого пункта с автором я полностью согласен. Мало ли, что государство вздумает узаконить. Государство имеет возможность не только узаконить все что угодно, но и обосновать это с научной точки зрения. Второй пункт — страх перед своей же собственной личной выгодой — уже вызывает сомнения. Если, конечно, не подразумевать под выгодой исключительно обладание большим количеством денег. (А если мне какое-то неоплачиваемое занятие доставляет такое же удовольствие, как обладание определенной суммой?) А вот третий пункт мне совсем непонятен. Почему противопоставляются законы хотения и само хотение? Вероятно, Достоевский хотел сказать, что это "вольное хотение" — явление, настолько отличное от любого другого, как от общественно-государственного, так и от личного, как от физического, так и от психического, что в сравнении с этим все прочие различия несущественны.

Весь мир объединился против тебя — и общественная выгода, и личная, а потом и твои собственные побуждения — и от тебя остается что-то неуловимое, тончайшая оболочка. (Как на картинах художника Провоторова.) Граница между существованием и несуществованием. А все остальное — и вне тебя, и даже внутри — настойчиво пытается тебя убедить, что ты должен быть не таким, каким ты являешься.

"Неужели все мое устройство — одно надувательство?" И ты сам уже плохо веришь в свое же собственное хотение. Очень хочешь поверить, но не получается. И чем сильнее хочешь, тем хуже получается. Все тот же квантово-механический закон: чем больше ты пытаешься придать определенности своим мыслям и чувствам (твои они собственные или же они у кого-то позаимствованы, или же этот кто-то насильно заставил тебя мыслить так, а не иначе) — тем меньше в них остается определенности. И в их содержании и в самом их наличии.

В принципе, наверное, можно рассчитать заранее даже то, что прогуляться по этажам мне вздумалось в 10 вечера, а по коридорам — только в 12. Но для этого, несомненно, над моим мозгом следует проделать такую мощную психическую (а то и хирургическую) препарацию, что после нее вряд ли можно будет говорить о моем сознании. И чем дотошнее ты хочешь предсказать, тем сильнее должно быть воздействие. Полная аналогия с электроном, координаты которого можно измерить с любой точностью, но для этого может потребоваться такая высокая энергия, что совершенно неизвестно, какими его координаты станут после измерения. И что вообще останется от этого электрона.

I ч., X гл.: "Я бы дал себе совсем отрезать язык из одной только благодарности, если б только устроилось так, чтоб мне самому уже более никогда не хотелось его высовывать." За такие слова и впрямь нужно язык резать. "Зачем же я устроен с такими желаниями?" Да именно затем и низачем больше! Неужели непонятно? Как можно не радоваться тому, что ты такой, какой есть, а не другой?

Одно дело — когда какой-то закон что-то тебе предписывает, а другое — когда ты сам являешься этим законом. Великая жуть и великий восторг. Превращение объективности в субъективность. Гораздо более великое чудо, чем превращение неживого в живое. Чудо, произошедшее не когда-то, миллиарды лет назад, а ежемгновенное. Как цветок, распускающийся на перегнившей навозной куче. Если бы куча лежала на другом месте, то он бы здесь не вырос, и — куча, как таковая, нисколько бы не пострадала, если бы никакого цветка на ней не выросло. Так что ж с того? Что ж с того, господа товарищи?! —2.8. Лето 1980 года--25.VII.80-