Литконкурс Тенета-98

Когда жизни надоело беситься, накатила ночь.

Спальных мест только два. Нас пять раз по столько. Я лег у окна и тут же заснул. Мне приснился … мне приснилась зима. Я сижу на балконе в шерстяных кальсонах и белой майке. Грызу черствую горбушку. Посасываю ее пригорелый бок. Во рту горько. И сладко. Немного холодно и на язык падает снег. Крупный, как кукурузные хлопья. Таит и кипит. Пар трется о спину. Эй, пивная, еще парочку! В ответ смех. Легкий и свежий, как утренняя роса. И обидно знакомый.

— Слушай, ну а Экш? Кто он? — шепот.

— Гомо.

— Нет.

— Зоо.

— Тоже нет. Не подходит.

— Моно.

В ответ знакомый смех.

— Точно! Моно! Всегда один и независим… Посмотри на него. Даже когда спит. Серьезный… Смотри! Такое впечатление, что обнимает себя руками.

— Ага.

Опять тишина. Только внизу, во дворе лает собака.

— Что-то есть хочется…

— Консервированной пингвинятины.

— Чего? Не слышу.

— Я говорю — тушку минтая бы сейчас.

— Кого? Тушку мента?

Смех. Дуэтом. Это Мила и Андрюша.

Я опять забываюсь. Ухожу в сон. Улетаю сквозняком в форточку окна. Там пыль и ужасная сырость. Болтаюсь в взвешенной грязи пока хватает сил. Хочется всплыть и набрать полные легкие чистого воздуха. Отталкиваюсь ногами и возвращаюсь в ночь. У окна.

— Мил.

— Что?

— Хочешь я тебе живот сделаю?

— Как сделаешь?

Пауза. Темнота краснеет от стыда. Маленькие иголочки тыкаются: "как? как? как?"

— Ну как все…

— Нет, Андрюша. Спасибо.

Теперь полная тишина. Разговор иссяк. Песочные часы остановились. Их не кому перевернуть.

Я ложусь на другой бок и пробую заснуть. Меня тошнит. Кто-то недовольно урчит в животе. Голова. Болит. Мозг застыл, затвердел. Можно постучать по нему карандашом.

Все равно пытаюсь заснуть. Мочевой пузырь с баскетбольный мяч.

Встаю и иду в туалет. Нет сил стоять перед унитазом. Сажусь на него. Тут же забываюсь.

Акварель подсохла на кисточке. Окунаю ее в воду. Беру зеленый и рисую степь. Рука дрожит неровным горизонтом. Степь без конца. Не единого дерева. Только трава. Хочется выть от тоски. Лошадь подо мной задремала. Но! Я бью ее шпорами в бока.

Унитаз звякнул, но как-то глухо. Только в пятки ударила боль. Встаю, застегиваю ширинку. От резкого подъема темнеет в глазах. Опираюсь на стену; жду, когда из глаз уйдет коричневая мгла.

Только теперь чувствую, что меня тошнит. Значит отравился спиртным. Хорошо, что спит Мила, а то бы сказала: "Ну вот, опять!"

Выхожу из туалета; меняю его на ванную комнату. Свет не включаю. Это не нужно. Главное — здесь я и моя боль.

Надо освободить желудок. Два пальца в рот… Твикс… Или как там говорит Андрюша… у тебя полный рот и нос кислого «АлыБашлы».

Помогло… Ныряю с семиметровой вышки. За мной ныряет Ниагара. Вода гудит в ушах. Пульс лихорадит за сто. Бум… Давление — камень на груди … и тяга … тянут за голову и ноги. В разные стороны. Желудок судорожно дергается в спазмах. Еще. И ЕЩЕ…

Свобода! Глотаю воздух воспаленными губами. Утираю сопли. Умываюсь. Холодная вода успокаивает и растворяет слезы. Делаю несколько быстрых глотков. Теперь в желудке есть новый заряд. Для очистки.

Прыжок повторяю снова и снова.

Наверное, прошел час. Может быть два. Трудно думать. Устал до смерти. Чуть живой. Выхожу из ванной и иду спать. Но застываю перед входом в комнату. Глаза давно привыкли к темноте и это не обман зрения. Мила спит. Андрюша спит… И только его рука вяло копошится под одеялом в области тела спящей королевы смеха. Она спит… Но она согласна, чтобы ее трогали!

Пошло! Почему-то пошло!

Я просто стою и смотрю. Меня не замечают. А я смотрю. Весь разбитый. Помятый в неравном поединке со своим здоровьем. Контуженный и больной. Но с эрегирующим членом.

Я не животное. Я просто человек.

Долго падаю в никуда. Сон, как отвар из ромашки.

Утро. Я лежу на диване, вымотанный, как грузчик после бессонной ночи.

Андрюша сидит за столом. Рядом полная рюмка. С усмешкой смотрит на меня.

— Ну как, Экш? Здоровье не хочешь поправить?

— Да пошел ты!

— Ну как хочешь. А я выпью. А то во рту сто пятьдесят мышей насрали.

Выпивает и морщится. Хорошее лекарство всегда горькое. Хватает ломтик сыра и кидает его в рот.

— Ну вот, гораздо лучше. Экш! Что ты такой, как сама смерть? Скрюченный стручок. Ты чо? Правда выпить не хочешь?

— Слушай, Андрюша, отстань ты от меня. Без тебя тошно.

Входит Мила и Катенька.

— Смотри на него, — обращается к ним Андрюша. — Пить не хочет. У самого на лбу пацифик, пить не хочет.

— Какой пацифик? — удивленная Катя.

— Да глянь на его лоб!

Все смотрят. Потом начинают смеяться. Один за другим. Потом все вместе.

Я смотрю на них, как на идиотов и не могу понять, почему они смеются. Что такое они увидели? Встаю и еду к зеркалу в прихожей. Разглядываю свой лоб. Ухмыляюсь. Затем смеюсь. Ржу. Давлюсь от смеха.

— Ну ты гад, Андрюха! Ну ты скотина!

От давления на моем лбу вздулась вена. Ветвящееся как река с притоками на географической карте. Как куриная лапка. Похожая на знак пацифистов.

Сложившись от хохота в двое едва-едва добираюсь до кровати и плюхаюсь на нее. Смех рвется через губы. Даже больно. Кровь стучит в висках. Наконец смех начинает утихать. И ни какой обиды. У меня на него. Он рожден, чтобы подкалывать людей, но так, чтобы ни кто не ушел обиженным…

Хочется курить. Залезаю в карман брюк. Достаю пачку. Пуста. Ни хрена. Вот в падлу!

— Андрюш! У тебя курить есть?

— Опух что ли? Я весь вечер у тебя стрелял.

— Митька где?

— Жрет, анафема, на кухне. Весь салат, что остался с вечера сожрал. И корытце с окороками.

— Ну в этом то я ему еще вчера подмогнул.

— С них и блевал…

— С чего ты взял, что я блевал?

— Да ладно, Экш! Я аж проснулся, когда ты в ванной ежиков пугал.

Ну гад! А мне то как стыдно. Стыдно. Хоть под стол лезь.

Входит Митя. Слава богу! Можно выйти из положения.

— Мить, дай сигаретку.

— Киски съели.

— Что?

— Нет, говорю.

— Что?! Вообще нет?

— И вообще и в частности.

— Вот, блин! Что делать то будем?

— Ты что? Первый день как родился? — усмехнулся Андрюша. — Для таких случаев и строят лестничные площадки. Пойдем, Митя. Бычар пошукаем.