Логика птиц

Последний совет Искандара

Когда умер Искандар на пути веры, Арасту [361] воскликнул: «О царь веры! Разные советы все от тебя получали, пока ты был жив. Сегодняшний твой совет наконец-то люди поймут». О сердце, прими совет, чтоб не утонуть в водовороте бед: оживай, ибо смерть стоит за тобой. Я о языке и логике птиц полностью рассказал тебе, осознай, о незнающий! Есть птицы среди влюблённых, улетающие перед смертью из клетки. Повесть о них требует иных языка с описаниями, ибо другая речь у тех птиц. Перед Симургом тот создаст эликсир, кто постиг язык всех этих птиц. Представь себя знающим о духовном богатстве среди мудрости греков: пока не отдалишься ты от той мудрости, станешь ли мужчиной мудрости, приоткрываемой верой? Тот, у кого на пути любви с языка всё время срывается имя Его, в тетради веры ещё не прочёл о любви. Действительно, мне более по душе «Н» неверия, чем «Ф» философии, ибо если занавес неверия станет зримым, ты уже способен его избегать: та наука судит и рядит о вещах и причинах, но этим лишь наносит ущерб ищущим знание. Освети хотя бы одно сердце та мудрость, не сжёг бы её «разделитель» [362] . Но если «свеча религии» сожгла мудрость Греции, значит, не зажжёшь свечу сердца теми познаниями. О мужчина веры, тебе довольно мудрости Иасриба [363] , посыпь прахом Грецию, боль веры испытывая. О Аттар, до каких пор тебе говорить? Всё-таки ты не мужчина этого чудного дела. Очищенным покинь себя самого, исчезни так, чтобы на земле прахом остаться. Пока ты есть, растопчет тебя любое ничтожество, когда исчезнешь — подобно короне любую голову сможешь украсить. Исчезай ты, дабы птицы пути к порогу бессмертия пустили тебя. Моего слова достаточно, чтобы тебя повести, ибо оно — пир пути для любого. Даже если и не имею отношения к птицам пути, то о них я поведал, и уже достаточно этого. Но пыль от их каравана досталась и мне, я с теми ушедшими в доле — их боль жива и во мне.

361

Арасту — Аристотель.

362

«Разделитель», «свеча религии» — эпитеты Омара, второго правед-

ного халифа.

363

Древнее название Медины.

Пир отвечает суфию

«Долго ли о правоверных мужчинах ты можешь сказывать?» — некий суфий допытывался у старого пира. «О! так женщинам всегда нравится, — ответил тот, — когда о мужчинах беседуют». Если я не из них, хоть о них и рассказывал, мне хорошо оттого, что поведал эту историю от души. Пусть, кроме названия, от сахара нет ничего, — это лучше, чем иметь рот, полный яда. Вся моя книга — это безумие, уму чужды её слова. От этого отчуждения душа не очистится, пока не отыщет аромат сумасшествия. О чудо, будто не знаю, о чём говорю, — до каких же пор можно искать не потерянное, о диво! От богатства отказался по глупости, уроки давал легкомысленным лодырям. Если скажут мне: «О заблудившийся, ты сам просил прощения о своих грехах, и вот оно, мол», Не знаю и вообще такое возможно ли, и смогу ли оправдаться за сотни жизней. Если бы даже мгновение я был на Его пути, в стихию этих стихов я не погрузился бы так. Если бы я был упрочен на Его пути, мои стихи всегда мне казались бы злом. Сочинять стихи — признак бездарности, выставлять себя напоказ — признак глупости. Раз в мире ни одного единомышленника я не обрёл, в своих стихах пришлось высказать многое. Если ты — ищущий тайну, разыщи же её! Отдай душу, плачь кровью и ищи её. Ибо я пролил кровавые слёзы, пока написал такие слова, льющие кровь. Если вдыхаешь запах моего глубокого моря, ощутишь и запах крови от слов. Отравленным ядом нововведений достаточно противоядия, что в этих высоких словах. Но хотя я — Аттар, противоядие продающий, печень сгорела у меня самого, словно я браком торгую. Есть люди неблагодарные, есть и незнающие, поэтому я в одиночестве печень и ем. Когда на сухари перейду, замочу их в слезах, словно в приправе. Своим сердцем обожгу этот стол и угощу я иногда и архангела. И если архангел со мной трапезу разделял, неужели преломлю хлеб с подлецами этого мира? Не нужен мне хлеб всяких бездарей, довольно мне черствой корки и слёз на закуску. «Величие сердца» [364] бодрит мою душу, скромность стала моим «бессмертным сокровищем». Разве обеспеченный такими сокровищами сможет унизиться перед встречными подлецами? Слава Богу, что во мне нет печали, что не зависел от необходимости унижения: не ел я пищу ни одного тирана и никому не посвятил ни одной книги. Достаточно мне восхищенности и моей высокой воли, пищи для тела и силы души мне хватает. Прошедшие к себе забрали меня, к чему же терпеть мне здесь всех себялюбцев? Когда я освобождён от этих людей, то радостен я вопреки сотне бед. Хорошо, что мне не до этих злоумышленников, хвалят они меня или бранят. Настолько я безысходен в своей боли, что отвернулся от всех горизонтов. Знал бы ты о моих сожалении и боли, превзошёл бы меня в изумлении. Ушли тело с душой, и от них нет иных следов в моей доле, кроме боли и сожаления.

364

В оригинале здесь арабский. Судя по всему, цитируются известные в то время литературные произведения.

Знающий путь при смерти

Некий знающий путь сказал при смерти в агонии: «Раз не скопил при себе я припасов, то создал глину из пота стыда и сделал кирпич из неё. Ещё флакон слёз есть у меня, а порванных тряпок хватит для савана. Сначала этими слезами омойте меня, а тот кирпич в завершение подложите под голову. И тот саван омыл я слезами, повсюду "увы!" на нём написав. Когда оденете меня в чистый саван, споро земле придайте меня. После этого до Судного Дня облака ничего не прольют на мой склеп, кроме "увы"». А знаешь, ради чего столько «увы»? Потому что комар не может жить в ветре. Тень ищет соединения с солнцем, но не найдё никогда, вот тебе и невыполнимое, и беда! Хотя невозможно это само по себе, но, кроме мысли о невозможном, у неё нет мысли вообще. Тот, кто не начал думать об этом, подыщет ли что-либо более стоящее, чтобы поразмышлять? Вижу задачу каждый миг усложняющейся, но разве можно сердце своё избавить от этой задачи? Кто ещёесть, подобный мне одному, оставшемуся в одиночестве, утонувшему в море с сухими губами? Не с кем тайны делить, нет собеседника, нет сочувствующего и единомышленника. Не достаёт воли, чтобы кого-либо возвеличивать, — отнюдь не в этом мраке пребываю в духовном уединении я. Ни о других, ни о себе я не думаю, о плохом ли, хорошем — и об этом не думаю. Не желаю пищи султанов — и исключено для меня от прислуги получить подзатыльник. Но не переношу одиночества и на момент, сердцу даже на миг разлука с людьми не по силам., Я в своём состоянии, перевёрнутый, подобен тому святому, который о себе так рассказал:

Святой при смерти

«Полных тридцать лет, — молвил, уходя, верующий, — провёл я, не зная себя самого, пропавши в себе, как Исмаил в тот миг, когда отец намеревался отрезать ему голову». Как быть тому, кто провёл целую жизнь так, как тот момент прожил Исмаил? Кому известно, как в этом мучительном заключении провожу я свои ночи и дни? То свечой горю в ожидании, то весенним облаком разрыдаюсь. Тебе легко смотреть на свет от свечи, не замечая в её верхушке огня. Тот, кто разглядывает тело извне, разве когда-либо доберётся до сердца? На изгибе Твоего чугана я словно шарик, никак не отличу ногу от головы, а голову — от ноги. Увы! мне никто не поможет, растратил я в праздности свою жизнь. Что проку, что когда-то я мог, но не знал, ведь когда узнал, то уже было поздно — не смог. И теперь, кроме дряхлости и бедности, иного не будет мне выхода.

Мнение знающего

Когда к знатоку веры приблизилась смерть, он заметил: «Если бы знал я до этого, что слушание превосходит говорение, не стал бы тратить жизнь на слова». Даже если слово блестит, словно золото, не произнести его — гораздо лучше. Дело стало судьбой отважных мужчин, а наш удел — рассуждения, и это — страшное бедствие. Обладай ты болью веры, подобно мужчине, доверился бы тому, что скажу я, хотя и знакомый тебе, но твоему сердцу — чужой, ведь тебе моя повесть кажется сказкой. Хотя, впрочем, спи в удобной тебе непокорности, пока я байку тебе ласково расскажу. Если Аттар тебе с нежностью поведает басню, уснёшь ты спокойно! Ибо сон тебе слаще. Но как много вылили масла в песок! Сколько драгоценностей надели на шею свинье! Накрыли этот стол с таким изобилием, но сколько голодных из-за стола поднялось! Сколько ни убеждал, нафс не подчинялся. Сколько ни врачевал его, ом не излечивался. Раз я ни на что не способен, умываю я руки и в сторону отхожу. Тягу к Истине надо испрашивать у Всевышнего, ибо привить её — дело не для моих рук. Пока нафс с каждым мигом жиреет, нет надежды на улучшение положения. Разнесло его ото всего, им услышанного, и всё это он проглотил, ни на миг лучше не став. Пока не умру я, измученный, он не получит урок, о Боже, спаси!

Суфий видит во сне умершего Шибли

Когда покинул Шибли это негодное место, некто из благородных увидел его во сне. Спросил: «О счастливый, как поступил с тобой Истинный?» «Когда при расчёте мне стало туго, — ответил тот, — и когда Он увидел, что я себе сильный враг, и видел мою слабость, отчаяние и беспомощность, сжалился Он над моей нищетой, затем простил Он меня Своей милостью». О Творец, я — нищий Твоей дороги, подобно хромому муравью в Твоей яме, сам не знаю, чего же хочу или где я, кто я, каков я. Со слабым телом, бездарный, без состояния, бедный, неспокойный, влюблённый, сжегший жизнь в крови сердца [365] , ничем за свою жизнь не плативший. Всё, что делал, было ущербом, измученным подошёл к концу жизни. Отдал я сердце, растратил жизнь, лица моего не осталось, утрачены все понятия. Я остался ни неверным, ни мусульманином, я остался озадаченным и измученным, что мне делать? Застрял в узкой двери, прикован к стенам темницы воображения. Открой этому бедняге дверь, покажи этому несчастному путь. Если у раба нет ничего на дороге, не успокоится он никогда от рыданий. Ты можешь и сжечь его грехи его стоном, и омыть его чёрную книгу [366] его же слезами.

365

В бесполезных страстях.

366

В оригинале используются и диван, и китаб. По всей видимости, Аттар обыгрывает оба слова— это «книга» записи поступков человека, а также его поэма, в правильности положений которой, как и в её необходимости, он не может быть полностью уверен.

Вопрос пира, идущего по пути

Шёл по пути некий пир, предводитель, увидел сонм ангелов. В большом ходу был там один вид монет, и ангелы выхватывали их друг у друга. Шейх спросил ангелов: «Что за монета, расскажите, в чем дело?» «О пир пути, — ответила духовная птица, — шёл здесь некто, заболевший путём, из чистого сердца его вырвался вздох, и, проходя, омыл он тёплыми слезами дорогу. И теперь мы за эти тёплые слёзы и прохладный вздох, что на пути боли вырвались, друг с другом соперничаем». О Боже! У меня много стонов и слёз, если ничего больше нет у меня, хоть это есть точно. Если положены там слёзы и стоны, то в наличии этот товар у раба. Очисти же двор моей души стонами, затем омой тетрадь мою слезами моими. Иду, заблудившийся, не нашедший дорогу, и сердце только черноту обрело, подобно демону. Будь вожатым моим, смой и тетрадь мою, и оба мира со скрижали моей души. Из-за Тебя бесконечна боль в моём сердце, и если есть душа у меня, то стыдно мне пред Тобой. Проведя жизнь в печали из-за Тебя, я желал бы ещё сто таких жизней. Пока текла моя жизнь в горе из-за разлуки с Тобой, каждый миг я переживал всё новую боль. Из-за самого себя среди сотни мук могу я остаться, так удержи мою руку, о Подающий мне руку!

Абу Сайд Майхани и пьяный

Мужчины пути с Абу Саидом Майхани однажды в ханаке находились. Подошёл пьяный, в слезах, не находя себе места, к двери ханаки взволнованно. Начал вести себя безобразно, рыдать и более прежнего пить. Заметив его, шейх к нему вышел и встал над ним, успокаивая. «О ты, пьяный, поменьше ругайся, — сказал шейх, — зачем ты здесь? Дай руку мне, подымайся». «Эй! Пусть Всевышний поможет тебе, — ответил тот. — Взять руку — это не твоё дело, о шейх! Ты свою возьми голову и ступай мужественно, а меня оставь с головой, склонённой пред Ним. Если бы любой был в силах руку подать, муравей тоже стал бы эмиром давно. Уходи! Взять руку — не твоё это дело, я — не твоего состояния, уходи!» От его боли шейх пал на землю, от слёз желтое лицо его покраснело. «О Ты, Который Суть всё! Будь необходим мне! Упал я, подняться мне помоги. Я оставался в яме зиндана в оковах, в такой яме кто мне руку подал бы? И тело моё испачкалось в заключении, и сердце моё измучилось в истощении. Пусть очень грязным, но я выступил в путь — помилуй меня, ибо я вышел из ямы и из зиндана».

Ариф просит Бога о прощении

«Если завтра Всемогущий, — сказал некто из благородных, — в Поле воскресения спросит меня: "О безысходный! Что же принес ты с собой?", я отвечу: "Что из зиндана приносят, о Боже? Полно грехов из зиндана принес, потеряв и ноги, и голову, пришёл в изумлении. Ветер в руках, а сам — лишь прах перед Твоим порогом, пути Твоего я пленник и раб. Поэтому не продавай Ты меня, надень наряд из милости на меня, чтобы отнесли меня чистым вопреки моей грязи, и верующим меня земля приняла бы. И когда земля с кирпичами моё тело покроют, прости всё хорошее и дурное, мною содеянное. Раз допустимо сотворить меня безвозмездно, то и простить безвозмездно меня — объяснимо!.."»

Уход Низама аль-Мулка

Когда подошёл час Низама аль-Мулка [367] он воскликнул: «О Боже, уйду я с пустыми руками. О Творец! Каждый раз, Господи, когда мне кто-то встречался, о Тебе говорящий, я старался побольше о нём разузнать, помогал, становился другом ему. Я привык упоминания о Тебе покупать и никогда не продавал их другому. Так как много раз я упоминания о Тебе покупал и ни разу их не продал, как нечто иное, в последний мой час меня выкупи, ведь Ты — друг тех, кто друзей не имеет. Помоги мне». Боже, помоги мне в тот миг, ибо тогда, кроме Тебя, у меня никого и не будет. Когда мои чистые друзья с кровью в глазах от моей земли свои руки отнимут, протяни мне Свою надёжную руку в тот час, чтобы ухватился я быстро за полу Твоей щедрости [368] .

367

Низам аль-Мулк (1018-1092), великий визирь Сельджукидов.

368

Оборот «за полу щедрости» связан со старинным обычаем подданных касаться края одеяния правителя, вместо того чтобы взять руку правителя, когда последний, чуть склоняясь, подавал свою руку в знак милости и благоволения.

Сулейман и муравей

Когда Сулейман со своими знаниями в безысходности воззвал к муравью: «Скажи мне, о ты, который меня изумлённее! Какая глина в большей мере смешана с горечью?», тотчас ему ответил хромой муравей: «Последний кирпич на тесной могиле. Когда последний кирпич соединится с землёй, зарыты, все дочиста, под ним и надежды». Когда у меня под землёй, о Пречистый, надежда сорвётся и на Вселенную [369] , и кирпич наконец мне прикроет лицо, Ты не отворачивай от меня лик Своей Милости. И пока на этого изумлённого не набросают земли, ни в коем случае ничего не говори мне в лицо. Таким образом, ни об одном из многих грехов Ты в лицо мне не скажешь, о Боже! Ты — абсолютно Милостив, о Творец! Оставь все, что было, и — прости.

369

«Вселенная» здесь означает всех мыслимых живых существ.