Лом

В общем, всё, что я мог, это лежать, есть, спать, писать, какать и наблюдать, как самец и самка занимаются решением вопроса, который касался меня напрямую, хотя и не сказать, что был для меня принципиально важен.

Я уже немного начал понимать этот язык. Поэтому быстро вник в суть спора. Вот, например, прямо сейчас самец выслушивал очередную порцию аргументов от самки-мамы:

— Потап, ну нельзя называть близнецов Вячеслав и Дмитрий! Это вообще несерьёзно!

— Да я и не хочу их называть Вячеслав и Дмитрий! Это будут Славик и Димон. Нормальные пацанские имена.

— А чем тебе Арсений и Игнат не нравятся? Ты посмотри, что они означают! Арсений — мужчина, мужественный, а Игнат — от «огонь». Ну, классно же! Красиво.

— Галя, я как Потап очень хорошо знаю, что значит быть Игнатом. Это один хрен. Пусть парни растут с простыми именами. Если они чего-то добьются, то не из-за имени, а из-за мозгов.

— Ты не понимаешь силу имени…

— Если уж у имени есть какая-то сила, давай тогда сразу Зевсом и Гераклом назовём.

— Это вообще-то отец и сын, а у нас тут братья.

— Ну, тогда Гераклом и Конфуцием! Один будет сильный, другой умный.

— Ты правда готов назвать сына Конфуцием?

— А чего нет? Умный мужик был. Значит, Геракл нормально?

— Геракл — тоже не нормально!

— Славик и Димон!

— Арсений и Игнат!

К концу третьей недели у мамы появилось невзрачное изделие под названием «ключ от таёты», а у моих тел имена Славик и Димон. Официальная версия была, что это подарок за само наше появление на свет, но после вручения этой небольшой безделушки споры по поводу имени прекратились. Мама, правда, называла меня Димой и Славой, а вот самец, которого правильно было называть отцом или папой, всегда радовался, произнося эти два имени именно как Славик и Димон.

Надеюсь, эти имена самые обычные и внимания ко мне не привлекут.

Но это вопрос не очень актуальный. Сейчас главное как можно быстрее прийти в дееспособную форму. Я так увлёкся контролем за развитием тела, что чуть было не привлёк к себе совсем ненужного внимания. Дни проходили незаметно, я набирал вес в обоих телах. Сравнивать мне было не с кем и не с чем, но, вроде, я был полностью физически здоров. Никаких отклонений я не чувствовал ни в одном теле. Всё, на что я обращал внимание, — это то, насколько хорошо идёт развитие тела и старался учить язык, подслушивая родителей.

Я услышал, как мать с отцом стоят за дверью, но не придал этому огромного значения. Они часто заходили без всякой причины. Я проснулся, но лежал с закрытыми глазами.

— Встань возле кровати. Когда я включу свет, смотри внимательно! — прошептала мать.

— Ладно.

Интересно, что они задумали?

Отец зашёл и встал возле кровати. Сразу после этого включили свет. Я открыл глаза и посмотрел на отца. Подошла мать и достала бутылку с молоком. Я протянул руку в бутылке, показывая, что не против перекусить. Мать, вместо того чтобы дать мне бутылку, стала водить ей из стороны в сторону, потом убрала, потом показала снова. Я сначала принял манипуляции этой самки за игру, но её дальнейшие слова меня напрягли.

— Ты видишь, насколько синхронно они двигаются?! Глаза, руки. Я поднимаю бутылку, они поднимают правую руку абсолютно синхронно, опускаю — они тоже опускают, я показываю с другой стороны, они поднимают левую руку и тоже абсолютно синхронно. Так не бывает!

— Да, действительно необычно, — задумчиво ответил отец, — но я не думаю, что это что-то плохое. Просто они, возможно, вот такие похожие. Но реально очень необычно.

Вот паучье дерьмо! Я не должен отличаться от других хомо! А я расслабился! Я же должен показывать двух разных людей, а не одну личность в двух телах.

Я тут же стал шевелить ногами на одном теле и оставил их неподвижными в другом. Таким образом сбил эффект абсолютной синхронности.

Мама продолжила водить бутылкой, но я уже хотя и копировал свои движения, но делал это с разной амплитудой и скоростью.

— Ну, вот, больше я ничего такого не вижу.

— Ты редко за ними долго смотришь. А я, бывало, за час не могла отличий в движениях найти. Абсолютно одинаково действуют! Что сейчас они сбились, это, скорее, редкость. Обычно они вот совсем синхронные.

— Ладно, посмотрим ещё, но в любом случае не думаю, что это что-то плохое, — отец впечатлился, но не сильно.

Надо всё-таки быть осторожнее. Если я буду более тщательно смотреть за своим поведением, то больше не привлеку ненужное внимание. После этого дня я внимательно следил за тем, чтобы выглядеть как два отдельных независимо управляемых организма. Это было не сложно, когда ты грудной ребёнок, но на будущее надо тренироваться. Больше я совсем синхронных движений не допускал, и вскоре мать уже забыла об этом феномене.

Очень много информации об окружающем мире мне дало общение мамы с другими мамочками, которые выгуливали и выкатывали в колясках своих детишек в нашем дворе. Я узнал, в каком возрасте надо начинать говорить, когда надо начинать ходить, когда надо самому идти на горшок, когда надо сказать первое слово, и так далее. Это позволило мне не показывать свои сильно завышенные по сравнению с обычным ребёнком возможности, а демонстрировать хоть и быстрое, но в пределах нормы развитие.

Через восемь месяцев я начал ходить, в ожидаемые сроки порадовал маму словом «мама», сказанным Славиком, а папу словом «папа», сказанным Димоном. Я теперь уже не совершал ошибок и вёл себя очень осторожно, не допуская синхронности и всячески показывая, что оба моих тела — это два разных индивидуума. Я рос и осваивал окружающий мир. Смотрел на мир двумя парами глаз, слушал четырьмя ушами, переваривал пищу двумя желудками. Мать нас любила, отец тоже, друг друга они тоже любили. По местным меркам не такое уж частое явление, когда всё в семье настолько хорошо. Мне было не трудно быть хорошими сыновьями, уж что такое трудиться на семью, я знал очень хорошо. Я не знал, как сложатся у меня в целом отношения с этой хомо-цивилизацией, но конкретно эти люди мне нравились. Да и цивилизация эта ни моей расе, ни моей семье ничего плохого не сделала, так как находилась в искусственной изоляции, так что я не чувствовал себя врагом этим людям. Ещё выявился очень интересный факт — здесь вообще не знали о бестелесной форме существования, что очень странно. Подавляющее большинство людей так или иначе верило, что сознание — это функция тела и его часть. Оно зарождается вместе с телом и умирает вместе с ним. У нашей расы формикадо совсем не редкое явление, когда в теле оказывается существо с практически полной амнезией, но здесь, можно сказать, абсолютно все страдали полной потерей памяти, и при этом верили, что они родились вместе с телом. Странное место. Не удивлён, что другие хомо за ними наблюдают. Мне вот интересно, а как они эмоциональные стрессы улаживают, если считают, что ничего кроме тела нет? Химическими веществами? Бред. Не может же быть, что на любую фобию, депрессию или неоптимальное душевное состояние они реагируют химией. Хотя… только на этой планете такое и возможно. В общем, странностей тут хватает.

В детском саду я начал общаться с другими хомо в маленьких телах. Очевидно, что большинство из них страдали тяжёлой амнезией и ничего не помнили, что вместе с шоком, вызванным весьма болезненным входом в новое тело, делало их теми ещё психами и невротиками, но, поскольку тела у большинства были в порядке, они развивались и восстанавливались достаточно неплохо. Я тоже играл роль невротика, иногда в меру расстраивался из-за не купленных мне игрушек, немного подрался с мальчишками в своей группе. И даже был ими повержен. А чего бы и не быть; трое на двоих — расклад не в мою пользу. Вот только с самками у меня не получалось найти общий язык. Взрослых я уважал, и это было вполне привычное чувство. А с ровесницами я не знал, как себя вести. В моей семье формикадо Беты, или самки, всегда были чем-то, настолько высокостоящим, что я очень долго не мог себя заставить относиться к девочкам — маленьким самкам, — как к равным. И даже когда я это делал, я всё равно делал это через силу. Они были странные. Чем-то отличались от самцов. Найти с ними общий язык было трудно. Я и не искал. Другие малыши-мальчики часто тоже придерживались такой позиции.

Я развивался, как обычные дети, и всё было бы хорошо, если бы не один момент, который меня беспокоил. Я не знал, как дела у принца. Мы настолько спешили, что не оговорили, как будем искать друг друга. В принципе, найти принца было достаточно просто, я знал день и место его рождения, но как ребёнок, я не мог использовать эти данные для дальнейшего расследования. Поэтому оставалось надеяться, что у него всё в порядке.

В возрасте шести лет родители отправили меня в школу. Поскольку родился я в конце августа, то это тоже было абсолютно нормально. На первое сентября я двумя писклявыми детскими голосами выпросил у родителей дешёвенький смартфон, чтобы быть на связи и не теряться. Даже не один на двоих, а каждому. Поскольку отец у меня был владельцем небольшой айти компании, а изначально вообще программистом, то в силу, как он сам говорил, профдеформации не имел никаких комплексов на тему снабдить детей гаджетом. Плюс аргумент, что так безопаснее, сыграл весомую роль. С некоторых пор папа стал намного более серьёзно относиться к безопасности. До моего начала школьной жизни произошло несколько событий, которые этому весьма способствовали.