Лондон

– О чем же он? – поинтересовалась Сьюзен.

– Ну, Томасу лучше знать, – ответил он бодро, – но главные положения таковы… – И молодой человек пустился в объяснения.

Сначала Сьюзен не улавливала смысла этого нового акта. В нем будто заново перечислялись уже свершенные Генрихом деяния в ссоре с папой: присвоение причитавшихся Риму средств, обеспечение наследования и многое другое. Но по мере того как молодой человек продолжал, глаза Сьюзен открывались все шире.

Тут наконец подал голос Роуланд:

– Ни один король не выступал с такими притязаниями!

Властью своего нового титула «высший глава Церкви» Генрих намеревался не только присваивать все сборы и назначать епископов и даже аббатов – такие попытки уже предпринимались могущественными и алчными средневековыми королями. Кроме того, он лично утверждал все доктрины, всякую теологию, ведал всеми духовными вопросами. Такое не приходило в голову ни одному средневековому государю. Он собирался, таким образом, одновременно быть королем, папой и церковным советом. Это была дерзость. И, словно желая нанести последнее оскорбление, он произвел Кромвеля в наместники и поставил его над всей Церковью – священниками, аббатами и епископами, которым предстояло отчитываться во всех делах перед суровым королевским секретарем.

– Король приравнивает себя к Богу! – воспротивился Роуланд. И тихо добавил: – Это будет концом Церкви, какую мы знаем.

– Генрих – добрый католик, – ответил Томас, переходя в оборону. – Он защитит Церковь от ереси.

Сьюзен молчала.

– А вдруг король передумает? – не отставал Роуланд. – Вдруг Генрих захочет упразднить реликвии? Или перекроить мессу? Что, если он возьмет и перейдет в лютеранство?

Никто не ответил.

– Понимаете, будет и еще один акт, – продолжил молодой человек. – Акт об измене. В ней будет повинен любой, кто посмеет возразить против Акта о превосходстве. Это означает смерть, – пояснил он без всякой нужды.

Сьюзен начала дрожать и посмотрела на Роланда.

– Мы не изменники, – сказала она твердо, как только могла. – Если акт примут, мы подчинимся.

Но Роуланд не поднимал глаз.

Женщина понимала, что чувствовал супруг, пока шли недели и Акт о превосходстве рассматривался в парламенте. Она испытывала то же, но знала, что не имеет права это показать. Сьюзен попала в поистине странное положение защитницы короля, единомышленницы брата, которого подозревала в еретичестве, – все, что угодно, только бы переломить критику мужа.

– В практическом смысле это ничего не меняет, – убеждал его Томас снова и снова. – Дело не только в том, что Генрих – верный католик, даже самые умеренные реформы будут рассматриваться епископами и парламентом. Вере ничто не грозит.

Противников в парламенте нашлось меньше, чем ожидала Сьюзен. Она поняла, что причиной тому отчасти была позиция, изложенная ей женой соседа. «Пусть лучше Церковью руководит наш английский Гарри, чем какой-нибудь итальянец из Рима, который ничего про нас не знает», – заметила та. Другие же, подозревала Сьюзен, – и даже епископы вроде Кранмера – могли быть тайными реформаторами, считавшими, что смогут добиться большего в обособленной Английской церкви. Но в первую очередь она поняла, наблюдая за беспощадным секретарем Кромвелем в действии, основную причину, по которой парламент покорялся королевской воле. Страх. И Сьюзен, вспоминая «Великого Гарри», под позолотой которого таились смертоносные пушки, в душе понимала, что мрачный государственный корабль продолжит плавание.

– Мы должны подчиниться закону, – тихо говаривала она.

Скромным утешением являлось только одно. В отличие от весенней истории с узакониванием престолонаследия, никто не заговаривал о поголовной обязанности присягать. Вздумай кто-то из подданных Генриха порицать новый акт публично, это было бы изменой, но несогласные могли, по крайней мере, страдать молча.

Этому, как сознавала Сьюзен, и предавался ее дорогой супруг. Он выполнял свою работу механически; какое-то время казался смертельно больным и утратил былую живость, хотя впоследствии немного взбодрился. Когда осень сменилась зимой, он погрузился в угрюмое безмолвие и даже в постели вел себя иначе – любострастие сохранилось, а радость исчезла. Что касалось Сьюзен, то она смотрела на детей и терпела, стараясь не обнаружить понимания его правоты и зная, что должна любой ценой защитить семью.

Год близился к концу, и ей отчаянно не хватало Питера.

Холодным декабрьским днем Сьюзен отправилась в город. Она зашла на Патерностер-роу – улочку возле собора Святого Павла, где обосновались книготорговцы. Там она купила Роуланду книгу в подарок на Рождество. Довольная приобретением, она направилась по Чипсайду и по наитию свернула в переулок близ Сент-Мэри ле Боу. Через несколько секунд она вошла в церковь Святого Лаврентия Силверсливза.

До чего же тепло было в этой церкви с темной крестной перегородкой, витражными окнами и десятком свечей, мерцавших перед статуей Пресвятой Девы! Благоухало ладаном. Церковь хорошо передавала самую суть праведного служения ее брата. Закрыв глаза, она почти ощущала его присутствие.

А потому слабо вскрикнула, когда обернулась и увидела, что тот стоит рядом.

1535 год

В январе 1535 года секретарь Кромвель получил неприятное сообщение из Рима. Несколькими месяцами раньше скончался слабый и нерешительный папа Климент VII, его место занял новый понтифик. От него не было слышно ни слова, пока не подоспело секретное донесение, которое, однако, оказалось шокирующим.

– Он собирается сместить вас, – сказал Кромвель королю.

Похоже, соответствующие письма уже разослали королю Франции и германскому императору. Генрих, постоянно показывавший зубы, оказался в смертельной опасности, не говоря уже о том, что эти могущественные силы могли вторгнуться на остров и отобрать у него королевство. Решатся ли они на это?

– Могут и соблазниться, – рассудил Генрих, – коль скоро решат, что в стране раскол и люди будут приветствовать их.

– Что вы прикажете делать мне?

– Ничего особенного, – улыбнулся король. – Нам следует раз и навсегда показать им, кто в Англии хозяин.

Холодным, но ясным февральским днем Питер покинул Чартерхаус и навестил своих родных в Челси. Сьюзен отметила замечательный факт: само возвращение Питера в Лондон уже изменило атмосферу в доме. Она испытала чувство надежности и благополучия. Ожил и Роуланд, а Сьюзен, как бы ни сомневалась в Томасе, решила отвергнуть эти мысли хотя бы сейчас.

– Воссоединим семейство, – заявила она. – Томас тоже должен прийти.

Несколько дней она наводила порядок, начищая до блеска все подряд: дерево, олово, металл. Обшила новыми кружевами детскую одежду и гордилась собой, когда долгожданный день наступил.

Главным торжеством должен был стать семейный обед вскоре после полудня; почетным же блюдом, как пристало всякой английской семье, способной себе это позволить, – жаркое, и много.

– Лебедь, – постановил Роуланд.

Состоятельным лондонцам разрешали держать на Темзе собственных лебедей, и он за последний год сделался гордым обладателем нескольких.

– Неделю будем есть! – рассмеялась Сьюзен.

И с утра пораньше приготовила огромную птицу.

Питер прибыл на барке и не успел шагнуть на маленький причал, как уже обнимался с детьми, подхватывая каждого по очереди. Он сердечно улыбнулся всем и, с сестрой под руку, чрезвычайно бодро зашагал по тропинке к дому.