Лондон

– Нет. – Сьюзен медленно покачала головой. – Этого мало. – После очередной долгой паузы и со скорбью, от которой его чуть не скрутило, она тихо произнесла: – Я больше не желаю видеть Питера.

И Томас понял, что Питер отобрал все, во что она верила. Сьюзен никогда не передумает, и с этим ему ничего не поделать.

Дэн Доггет глянул на небо. Он втайне помолился, хотя делал это редко. Одно хорошо: покончив с этим странным делом, он вернет долг Мередиту. «Только поскорее», – обращался он к небесам.

Они выступили на закате. Отец Питер был слишком плох, чтобы ехать днем, но час назад как будто собрался с силами, и Дэн, действуя по приказу Томаса, подкатил маленькую повозку к монастырской калитке.

Атмосфера в Чартерхаусе была тягостной. После казней прошлого утра церковники Генриха без устали обрабатывали монахов. Трех самых старших уже забрали – не в Тауэр, но в обычную тюрьму.

– Король исполнен решимости сломить хотя бы некоторых, – сказали Питеру.

Что до отца Питера, то его позиция казалась странной. Будучи болен, он держался особняком в своей келье. Дэн видел, что остальные монахи полностью от него отреклись. Даже люди короля утратили к нему интерес.

– Мередит только что прибыл, – бросил ему один старожил. – Он, знаешь ли, никогда не был своим.

Но Дэн отметил, что, несмотря на немилость в общине и даже на то, что монахи отворачивались, когда они шли через двор, его отец по-прежнему относился к бывшему священнику с почтением. Когда же Питер собрался вскарабкаться на повозку, тот преклонил колени и поцеловал ему руку.

Дэн медленно проводил братьев Мередит в пути через город к их скорбной цели. Они направлялись в Тауэр к несчастному Роуланду.

У внешних ворот их пропустили легко, благо в Томасе немедленно признали человека Кромвеля. Но повозку пришлось оставить снаружи, и Дэн осознал, насколько остро была нужна его помощь. Пока они ехали, силы вновь покинули отца Питера. С трудом сойдя с повозки, он едва мог идти; хотя за последнее время монах сильно исхудал, Дэну и Томасу пришлось поддерживать его вдвоем, чтобы помочь пройти по мощеной дорожке между высокими каменными стенами. Питер, когда они достигли Кровавой башни, уже откровенно задыхался. Томас назвался почтительному часовому, и они стали медленно по витой лесенке подниматься к камере Роуланда.

Когда же вошли, Роуланд Булл молча сидел на лавке. В узкое окно просачивался последний красный отблеск заходившего солнца. Вчерашнее хладнокровие отчасти выветрилось. С утра Булла снова тошнило, но только раз. Сейчас он был просто бледен. Питер медленно опустился на лавку рядом. Роуланд явно обрадовался их приходу.

Пока они приглушенно беседовали, Дэн наблюдал и ловил себя на любопытстве. Брата Питера он знал плохо, с Роуландом и вовсе не был знаком. Видя их теперь бок о бок, он с удивлением отметил сходство. Болезнь Питера не только согнала вес, но и сделала худым лицо, а потому они с Роуландом могли сойти за братьев. Забавно, но если бы он не знал, то принял бы бывшего приходского священника за члена семьи, а законника с его аскетическим, почти неземным выражением лица – за монаха.

Несколько минут прошло, прежде чем Питер сообщил новость:

– Я дал присягу.

Роуланд ничего не знал. За последние двое суток он не виделся ни с кем, кроме охранника, приносившего еду. Он поразился и вроде сник на пару секунд, но отреагировал довольно неожиданным образом. Серьезно глядя на Питера, он мягко осведомился:

– Ты тоже испытал ужас?

– Хочешь поступить так же? – спросил Томас. – Не знаю, спасет ли это тебя, но, – он глянул на Питера, – коль скоро это сделал и Питер, король может смягчиться. Я могу попробовать.

Роуланд задумался, но ненадолго.

– Нет, – произнес он наконец. – Я не могу, теперь уже нет.

Питер извлек из-под рясы маленькую фляжку с вином, затем с улыбкой достал три небольших кубка. Рука Питера, пока он разливал вино, слегка дрожала, один кубок он задел. Довольно успешно справляясь с дрожью, он протянул их Роуланду и Томасу.

– С учетом моего состояния, – сказал он кротко, – я не уверен, что мы еще свидимся в этом мире. Давайте же выпьем в последний раз. – Он осторожно глянул на Роуланда. – В свой смертный час, – проговорил он мягко, – помни, что ты мне больше чем брат и ты, а не я заслужил венец мученика.

Они выпили и подождали немного, не произнося больше ни слова. Затем Питер и Томас Мередиты встали и совершили то, за чем пришли.

К тому времени, когда Дэн и Томас отбыли с монахом, пала тьма. Монаха вдруг подкосила не только болезнь, но и последнее прощание, ибо теперь, неспособный даже держать шаг, он висел промеж них мертвым грузом, пока они медленно, очень медленно возвращались к воротам. При виде Томаса часовые не только отворили им, но и помогли погрузить монаха на повозку. Когда дело было сделано, Дэн заверил Томаса, что управится в одиночку, и медленно тронулся в сторону Чартерхауса, придворный же вернулся.

– Печальная ночь, – заметил он солдату охраны, который кивнул в безмолвном согласии. – Я вернусь и посижу с беднягой Буллом еще немного. Он болен не меньше, чем монах.

И он в неспешной задумчивости побрел обратно.

Той ночью в Тауэре стояла тишина. Спали все: заключенные, сторожа, даже вороны. Из мрака безучастно выступали стены серого камня и башни, едва различимые в свете звезд, за исключением слабого огонька в окне одной камеры: то горела свеча и двое мужчин продолжали бдение. Охранник, единожды заглянув, увидел Томаса, угрюмо сидевшего на лавке, тогда как законник, коленопреклоненный, тихо молился у окна.

Молитвы были длинны, но Томас не вмешивался. По ходу ожидания он вспоминал трехдневной давности беседу с братом. Как смел и все-таки неуверен был тот, в каких находился духовных терзаниях! «Если мы выполним задуманное, то я откажу Церкви в двух мучениках, – признался он, затем уныло добавил: – Я, вероятно, потеряю свою душу».

Разве не так же, думал Томас, пошел на верное мученичество Роуланд? Что же касалось Питера, то как поименовать жертву, когда человек готов положить за друга не только жизнь, но и бессмертную душу?

Но вот фигура возле окна поднялась с колен, кивнула Томасу и улеглась на ложе. Наступил момент, отчаянно страшный для Томаса: ему предстояло совершить невозможную, как он сам сказал, вещь.

– Ты должен, – мягко донеслось с постели. – Нужно действовать наверняка.

Поэтому Томас взял одеяло, подошел к ложу, накрыл лицо лежавшего и стал давить.

А все последующее он всю свою жизнь считал доказательством Божьего милосердия.

Когда придворный кликнул стражу, никто не мог усомниться в сути происходившего. Через несколько минут к ним присоединились свидетели – два заспанных солдата охраны.