Лондон
Шрифт:
– Мы предложим им три шекспировские, включая «Ромео и Джульетту» и «Сон в летнюю ночь», – говорил старший Бёрбедж, – и одну Бена Джонсона. – Он улыбнулся. – Если согласятся, то бедняга прощен. – Он выдержал короткую паузу и продолжил: – Есть и другие новости, даже лучшие. Об этом не объявят до Нового года, но запрет на постановки будет частично снят. Нас лицензирует Тайный совет, и «Слуги лорда-адмирала» [53] продолжат публичные выступления. Для нас, – подытожил он, – это будет по меньшей мере отсрочкой.
53
Театральная
Эдмунд ощутил прилив возбуждения:
– Значит, можно исполнить мою пьесу!
Среди актеров кто-то кашлянул. Бёрбеджи смутились. Какое-то время все молчали, затем, укоризненно глянув на товарищей, заговорил Уилл Шекспир:
– Друг мой, боюсь, тебе придется запастись мужеством. Есть и плохие новости. – Его взгляд был добр.
– В каком смысле? – спросил Эдмунд.
– У нас нет театра.
– Но «Блэкфрайерс»…
Шекспир покачал головой:
– Мы не смеем им воспользоваться.
– Два дня назад, – вмешался Бёрбедж, – Тайный совет получил очередное письмо от Дукета и многих других из Блэкфрайерса. Прослышав, что нам делают поблажку, они опять заявили протест. Они не потерпят нас там. А учитывая, сколько стоит на кону… – Он пожал плечами. – Риск слишком велик.
– И все же леди Редлинч считает… – начал Эдмунд, но умолк, заметив переглядывания.
– Она была в числе подписавшихся, – угрюмо сообщил Бёрбедж. – Сожалею.
Какое-то время Эдмунд не мог выговорить ни слова. Он почувствовал, что багровеет. Она обманула его.
Шекспир пришел на помощь:
– У нее там дом. Дукет – фигура могущественная. – Он вздохнул. – Я, например, считаю, что хозяйка может и передумать.
– Не все потеряно, – вторил ему Бёрбедж. – По крайней мере, на время нам есть где поставить некоторые пьесы.
– Значит, мое сочинение…
Вновь воцарилась неловкая атмосфера. Шекспир посмотрел на Бёрбеджа, словно говоря: теперь твоя очередь.
– С ним возникает трудность, – продолжил бородач. Вид у него был несчастный. – Как бы мне ни нравилась твоя пьеса, она не годится для театра, в котором нам предстоит выступать.
– Короче говоря, – перебил его Шекспир, – нам придется использовать «Куртину».
– «Куртину»?
Медвежья яма. Площадка для низшей черни. Из светских знакомых Эдмунда туда мало кто сунется. Что касалось тамошней публики, ей не понять даже самых вульгарных творений Шекспира. Его же собственные искрометные выверты…
– Меня освищут, – простонал Эдмунд.
– Согласен же? – Казалось, что Бёрбедж испытал облегчение. – Конечно, ты волен связаться с другой труппой, если там пожелают ее поставить.
– Да никого и нет, кроме наших конкурентов – слуг адмирала, – сказал Эдмунд.
– В сложившихся обстоятельствах мы не вправе тебя удерживать, – быстро отозвался второй Бёрбедж, и остальные согласно забормотали.
Только теперь Эдмунд вспомнил о своем вложении.
– Я одолжил вам пятьдесят пять фунтов, – констатировал он тихо.
– И они вернутся, – твердо ответил Бёрбедж.
– Но только не сейчас, – подал голос Уилл Шекспир с печальной улыбкой. – Беда в том,
что денег у нас нет.Это была чистая правда, в которой Эдмунд не усомнился. Ни пенни из огромного вложения в «Блэкфрайерс», ни театра, ни постановок, ни прибыли. Что-то дадут выступления при дворе, но этого хватит только на то, чтобы остаться на плаву.
– Потерпи, – произнес Шекспир. – Быть может, дела наладятся.
Но это было слабым утешением для Эдмунда, который только что открыл обман своей любовницы и потерял надежду на постановку пьесы. При встрече на следующий день с кузеном Буллом, снова спросившим о положении дел, он не сумел взглянуть ему в глаза и, быстро буркнув, что все в порядке, трусливо поспешил прочь.
Впрочем, ему удалось собраться с духом достаточно, чтобы проститься с леди Редлинч не без некоторого изыска. Он послал ей письмо с выражением восхищения в оборотах настолько преувеличенных и вычурных, что та, дочитав, не могла не заподозрить, что надоела ему. Далее он выложил новости: театр «Блэкфрайерс», на каковой они возлагали столь пылкие надежды, был уничтожен хамскими руками. Его страдание, которое она, несомненно, разделит, было так глубоко, что он предпочитал убраться подальше от людских глаз.
И возвернуть меня не смогут ни ясный свет твоих очей, ни верность твоего сердца.
Она уловит смысл, полагал Эдмунд.
Но что же бедная Джейн Флеминг? Через два дня после отсылки письма он отправился в Шордич, по-прежнему находясь в чрезвычайно подавленном настроении. Эдмунд сообразил, что со свидания с королевой он не обмолвился с девушкой и парой слов. Прибыв же в дом Флемингов, застал ее вполне дружелюбной, но странно изменившейся. Она продолжила заниматься своими делами, не особенно обращая на него внимание. На вопрос, не хочет ли она пройтись. Джейн ответила, что не сейчас. Тогда позднее? Может быть, как-нибудь в другой раз.
– Откуда эта холодность? – спросил он, думая о леди Редлинч.
– Помилуйте, сэр, – улыбнулась она как бы в удивлении. – Я ничуть не холодна.
– Но прогуляться со мной ты все же не хочешь?
– Сами видите, у меня много дел. – Она указала на костюмные залежи, нуждавшиеся в починке.
И вернулась к работе – любезная, но почти игнорируя его присутствие. Не желая напороться на повторный отказ, Эдмунд взял шляпу и удалился.
1598 год
Первые месяцы наступившего года были безрадостны для Эдмунда. Его литературные труды канули втуне. Он предложил свою пьесу «Слугам лорда-адмирала», но те с сожалением отказались.
– Она слишком хороша для нас, слишком тонка, – сказали они учтиво.
И дальше – тишина. Прошел месяц. Уныние Эдмунда углубилось. Прошел другой. Наступило мрачное время Великого поста. Затем свершилась метаморфоза.
Друзья сначала не поверили. Он сохранил беспечность и остроумие, но в остальном… Нарядов как не бывало: колет простецкий и чаще бурый, прежняя шляпа сменилась меньшей и только с одним пером, он даже отпустил жесткую бородку и положительно смахивал на работягу. Когда Роуз и Стерн выразили протест, Эдмунд назвал их хлыщами. Но самым поразительным стало его заявление: «Я собираюсь написать пьесу не для двора, а для простонародья. Я напишу ее для „Куртины“».