Лондон

В конце концов, то единственный театр, который он покинул. От него не отделаются. Если раньше Эдмунд был уверен, то сейчас исполнился решимости. Бёрбеджи усомнились в его способности создать такое произведение, но он хладнокровно напомнил, что они должны ему пятьдесят пять фунтов. Когда же те нехотя признали, что задолжали ему, и осведомились, какого рода пьесу тот задумал, Эдмунд ответил: «Историческую, со множеством батальных сцен». Он, разумеется, видел такие драмы и решил теперь, что пора их прочесть и проанализировать.

Здесь он столкнулся с закавыкой. Текстов почти не было, ибо написанную пьесу ждала необычная судьба. Ее разделяли на части так, чтобы каждая оказывалась ролью отдельного актера, дабы тот выучил. Сценические примечания направляли костюмеру, и тот готовил реквизит. Полный текст, тщательно охранявшийся, оставался, наверное, только у автора или управляющего театром. Бывало, что эти рукописи в дальнейшем отправляли в печать, но чаще – нет. И чем успешнее оказывалась пьеса, тем меньше была вероятность, что автор ее напечатает.

Законов об авторском праве не существовало. Если другая труппа занималась воровством – раздобывала экземпляр пьесы и ставила оную, не платя автору ни гроша, – то с этим ничего нельзя было поделать. Поэтому тексты являлись ценным имуществом, и если Шекспир не публиковал их – а так оно и было всю его жизнь, – то вовсе не потому, что относился к ним безалаберно. Он просто защищал свои доходы.

Конечно, Эдмунд мог испросить у Бёрбеджей с десяток экземпляров разных пьес, но не хотел, опасаясь обнаружить свою неуверенность в успехе. Ему пришла в голову другая мысль: актеры, отыграв, хранили партии в артистической уборной на случай повторных представлений. Флеминг наверняка собрал несколько пьес. Поэтому на Пасху Эдмунд вернулся к Джейн и попросил поискать рукописи.

Он застал ее очень занятой. Первые месяцы в «Куртине» выдались трудными. Тот был того же размера, что и «Театр», но далеко не столь удобным. Артистическая уборная меньше, сцена хуже; постоянно приходилось освобождать место для других представлений, вроде петушиных боев. Джейн не покладая рук перетаскивала с места на место и проверяла гардероб.

Девушка сказала себе, что в такой суматохе ей некогда думать об Эдмунде. Она слышала, что его роман с леди Редлинч завершился, но Эдмунд, оказавшийся в положении почти безнадежном, с Рождества так и не зашел в театр, а потому они не виделись. Да Джейн и вовсе не думала о мужчинах, за исключением, пожалуй, Доггета.

Как он вошел в ее жизнь, сказать трудно. Она видела молодого лодочных дел мастера в обществе Эдмунда, но в январе мало-помалу стала к нему присматриваться. Тот часто бывал рядом и смешил ее, за что Джейн была ему благодарна. Но подлинно глубокое впечатление на нее произвел небольшой случай в начале февраля. Работники театра с друзьями собрались в трактир, Доггет в том числе. Джейн пришлось остаться, дел в костюмерной было по горло. И Доггет, ни слова не говоря, но с бодрой улыбкой, остался с ней и целых пять часов помогал перебирать и чистить костюмы, как будто не было на свете занятия естественнее. Она же невольно подумала: «И почему это ни разу не приходило в голову Эдмунду Мередиту?»

С тех пор между ними установились милые дружеские отношения. Доггет часто заглядывал, они гуляли. Ей было уютно в его обществе. Тогда же, в феврале, он поцеловал ее, но целомудренно, как будто не рассчитывал на большее. Через неделю она кокетливо заметила:

– Девиц у тебя, наверное, было не счесть!

– Ни одной, – отозвался он, глядя весело, и оба рассмеялись.

Еще через пару недель она велела ему поцеловать ее как следует, и это ей тоже понравилось. Незадолго до Пасхи мать мягко спросила:

– Юный Доггет так и вьется вокруг тебя. Думаешь, тебе с ним будет хорошо?

И Джейн неуверенно ответила:

– По-моему, да. Наверное.

Если Джейн и сомневалась, то причина казалась ей совершенно неважной. Она была сродни ощущению накануне летних гастролей: желание повидать незнакомые края, потребность в приключении, свойственная путешественникам. Такие мысли, насколько знала Джейн, никогда не посещали семейство Флеминга, и смысла она в них не видела, а потому сочла чепухой, мимолетной и детской фантазией. Если Доггет со своей лодочной мастерской в Саутуарке не утолял эту смутную тоску по неизведанному, то Джейн решила, что не беда, – возможно, они и без того будут счастливы. И тут вернулся Мередит.

Шла весна, и Эдмунд радовался все больше. Его пьеса затрагивала волнующую тему: испанскую Армаду. Звучали благородные речи в исполнении королевы, Дрейка и прочих морских волков. Намечалась грандиозная реконструкция боевых действий с многократной стрельбой из пушки. Эдмунд не сомневался, что Лондон еще не видел столь шумного представления. Он собирался выстроить финал по образцу напыщенной речи Марло с рассказом о том, как Божья десница сокрушила в шторме испанские галеоны.

– Стаду понравится, – предсказывал Эдмунд. – Провал невозможен.

К концу мая, когда был готов первый акт, Эдмунд исполнился еще большей уверенности. Он снова начал воображать себя во славе, и это видение приятно сочеталось с осознанием удовольствия от близости Джейн. Настала пора ее приручить. В первую неделю июня он послал ей букет. Во вторую – серебряный браслет. И если она, отвергнутая, терзалась сомнениями, Эдмунда это не волновало.

Джейн же, когда он впервые обратился за помощью, порадовалась своему спокойствию. Она признала, что была немного заинтригована произошедшей в нем переменой, но все его знакомые испытывали то же самое. Что касалось цветов и браслета, она отнеслась к ним как к благодарности за предоставленные тексты, не больше. Если он намекал на что-то еще, Джейн отвергла это, благо понимала, что он в любой момент способен передумать и найти себе очередную леди Редлинч.

В «Куртине» дела тем временем ничуть не улучшились. Вопреки всем усилиям труппы светская часть былой аудитории по-прежнему не хотела там показываться. Возникли трения и в актерской среде. Одни, подстрекаемые клоуном, считали, что публику надлежит развлекать погрубее; другие, включая Шекспира, теряли терпение, так как хотели повысить качество работы.

– Мы собираем плохую кассу, – сказал однажды Джейн отец и намекнул на затруднительное финансовое положение Бёрбеджей. – Труппе никогда не встать на ноги на этой площадке, – заключил он.

Вот бы вернуться в приличный театр! Она подслушала реплику одного из Бёрбеджей: «Вдвойне возмутительно! Мы даже отстроили это место!»

Лет двадцать назад, когда аренда только началась, Бёрбеджи возвели деревянное строение, но, едва вышел срок аренды земли, не могли туда и шагу ступить. А в начале июня отец печально сказал ей:

– Боюсь, как бы этот сезон не стал для нас последним.

Такая перспектива заставила Джейн покрепче задуматься об Эдмунде. Она рассудила, что, если труппу прикроют и его пьесу никто не поставит, Эдмунд лишится всякой уверенности, чтобы обзавестись женой. С немалой зрелостью мысли девушка объяснила его интерес к ней тем, что она принадлежала к театру. Но Доггету она нравилась как таковая. Поэтому Джейн держалась с Эдмундом дружески, но не больше.