Лондон

– А на самом деле?

– Ближе к десяти, – мрачно ответил Пипс. – Но может статься, доктор Мередит, – добавил он бодро, – что, если Бог пощадит нас обоих, я буду иметь удовольствие послушать в Королевском обществе вашу лекцию об истинной причине чумы.

Сей предмет и правда был милее сердцу Мередита, чем любой другой. Обходя дом за домом и видя людей, целыми семьями метавшихся в лихорадке, бреду, кричавших в агонии, он испытывал ужасающее чувство беспомощности. Да, он врач, но ничего не мог поделать с чумой и понимал это. А почему? Из-за личного, а также всеобщего невежества. Как он мог предложить лекарство или хотя бы облегчить страдание, когда не имел понятия о его причине; как защитить пациентов, если он даже не представлял, как передается болезнь?

У него зародились некоторые подозрения. Считалось, что чума передается от человека к человеку, отсюда и карантин. Конечно, такое предположение виделось справедливым по мере того, как Мередит обходил районы худшие – Саутуарк, приход Уайтчепел за Олдгейтом, дорогу на Шордич, Холборн, – где страшный крест красовался чуть ли не на каждой двери. Но почему чума настолько сосредоточилась в этих местах? Многие люди курили трубки, так как считалось, что дым очищает воздух. Говорили, что до сих пор ни один курильщик не заразился чумой. Но если она передавалась по воздуху, то почему он обнаруживал ее на одной улице, а на соседней – нет? Мередит не усматривал ничего общего между районами, пострадавшими сильнее прочих: один заболочен, другой сух и свеж. Он решил, что дело не может быть только в воздухе. Чуму переносит что-то другое. Но что? Собаки и кошки? Сосед сказал, что это, оказывается, сэр Джулиус застрелил и увез Неда. Неделю он гневался, потом перестал. Бог знает, сколько собак и кошек уже истребили по распоряжению мэра. По подсчетам Мередита, тысяч двадцать или тридцать. Но даже если дело было в них, то как они разносили заразу?

Возможный ответ пришел ему в голову в начале сентября, когда он посещал умирающего в Винтри.

Чума протекала в двух формах: при бубонной выживал примерно один из трех, при легочной – практически никто. Легкие забивались, больной чихал, кашлял кровью, испытывал внезапные, ужасные приступы лихорадки с ознобом, после чего впадал в глубокий сон, который становился все крепче, пока человек не умирал. Несчастный, что лежал перед Мередитом, был жалким водоносом, нажившим горб и шестерых детей. Дрожа от озноба, он безнадежно взглянул на Мередита.

– Отхожу, – прошептал он просто.

Мередит не стал отрицать. Один из малышей подошел утешить. И тут этот парень чихнул. Сдержаться он не мог. Прямо в лицо ребенку. Малыш поморщился. И Мередит, по жуткому наитию, метнулся к нему, схватил тряпку и вытер брызги.

– Держите их подальше! – крикнул он матери. – Одежду эту сжечь!

Только так и никак иначе, подумалось ему. Зараза не может не содержаться в слюне и мокроте больного, которые исторгаются из самого очага. Неделей позже ребенок все-таки умер.

Марта продолжала колебаться, хотя ее пасынок Доггет настаивал.

– Там, где я, опасности никакой, – сказала она.

Хотя они вместе вернулись из Массачусетса, Марта уже давно не испытывала теплых чувств к младшему сыну Доггета. В нем отсутствовало духовное лидерство. Ей не нравилась эта мысль, но в душе она радовалась, что он ей не родной. Парень женился и стал лодочником, вместо того чтобы заняться ремеслом. Однако приходил к ней исправно, и она напомнила себе, что добро живет почти в каждом человеке.

– Понятное дело, – усмехнулся он. – Считаешь себя в безопасности, старушка? Дескать, Бог на твоей стороне. – Доггет любовно приобнял ее. – Ты решила, что умрут только грешники.

Марте не понравился его тон, но отрицать не стала. Именно так она и думала. Потому что Марта знала причину чумы: порочность.

В общем и целом с этим соглашалось большинство людей. В конце концов, мор и бедствия пребывали в руках Божьих и насылались на грешное человечество со времен изгнания Адама и Евы из Эдема. Если кто-нибудь сомневался, Марта напоминала: «А где началась чума?» На Друри-лейн. Почему же на Друри-лейн? Ответ был известен любому пуританину. Там стоял новый театр, опекаемый королем с его женщинами и распутным, несуразным двором. Разве Лондону не посылалось предупреждение полвека назад, когда сгорел шекспировский «Глобус»? Ныне, в нравственном упадке того, чему надлежало стать Божьим сверкающим градом, Марта отчетливо прозревала истину. И потому считала маловероятным, чтобы чума посетила ее саму.

Но та, безусловно, надвигалась. От Винтри на прошлой неделе чума неотвратимо шествовала по Гарлик-Хилл к Уотлинг-стрит. Родные забеспокоились, и это было понятно.

Ей не хватало Гидеона, скончавшегося три года назад. Его место занял, сколь это было возможно, молодой Обиджойфул, но он не обладал отцовским авторитетом, хотя уже дожил до тридцати годов и был утешением ее старости. Он оставался посредственностью, не достигая уровня мастера, и только-только разумел грамоте. Тем не менее дело решилось именно волей Обиджойфула.

– Мы тоже уезжаем, – сказал он тихо, кивнув на жену и двух малых детей. – Пожалуйста, тетушка Марта, поезжайте с нами и будьте нам духовным проводником.

Она нехотя согласилась. Через полчаса, теплым сентябрьским утром, уныло и в сопровождении двух скромных семейств она сошла с холма к реке, где Доггет усадил их в свой ялик и взялся за весла. Они уже были на середине реки, когда Марта уставилась прямо перед собой и в ужасе спросила:

– Нам что же, туда?

Их цель, бесспорно, представляла собой престранное зрелище. Громадина вырастала посреди потока и ясно виднелась, и все-таки было трудно сказать, что это такое.

– Уотерменс-Холл, – радушно объявил Доггет, поскольку именно так называли это место прибрежные жители.

Сооружение, состоявшее из сбитых в кучу плотов, яликов и прочей мелочи, превратилось в своеобразный плавучий остров, огромный и смонтированный абы как. Подойдя ближе, они увидели, что люди трудились не покладая рук, надстраивая его еще и еще, добавляя настилы и возводя над ними небольшие навесы. Это делалось инстинктивно, но довольно логично. На реке, в изоляции от заразы, появлялась надежда на выживание.

– Вода есть. Рыба есть. Нам остается оборудовать кров, – продолжил Доггет. И осклабился, когда Марта спросила, что будут делать он и его товарищи, если чума нагрянет в этот плавучий скит и кто-то заболеет. – Сбросим в воду, – ответил тот.

К середине сентября чума разгулялась настолько, что справиться с ней стало совсем трудно. Горожане больше не подчинялись приказам мэра. Люди перестали соблюдать карантин. Умерших от чумы скрывали; народ не хотел сидеть закупоренным в зараженных домах и старался переправить детей в безопасное место. Дозорных не хватало, уследить за всеми было некому. В попытке отделить больных от здоровых мэр приказал больницам держать эту прорву несчастных особняком. Но больниц было крайне мало: старая лечебница Святого Варфоломея, больница Святого Фомы в Саутуарке, да еще одна в Мурфилдсе – Святой Марии. Они переполнились. Город открыл на востоке и севере Сити, а также в Вестминстере дополнительные лечебницы, названные чумными домами. Они тоже оказались набиты битком. Участь умерших еще сильнее угнетала Мередита. На приходских кладбищах не хватало места. Преимущественно за городскими стенами были выкопаны огромные чумные ямы, куда трупы сваливали десятками. Но Мередит заметил, что могильщики продолжали громоздить их на кладбищах, покуда верхние не оказывались покрыты лишь несколькими дюймами земли. На одном даже видел торчавшие из земли руки и ноги.

Он часто бывал в чумных домах Вестминстера, и вот однажды, уже направившись обратно в Сити, был остановлен дозорным, который потребовал зайти в соседний дом, где понадобился врач. Через несколько минут он уже входил в маленький, но милый дом, стоявший в Петти-Франс.

Джейн Уилер ощутила жар шесть дней назад. Сперва она пыталась не обращать внимания. В равной мере проигнорировала и мучительные боли в плечах и голенях. «Мне восемьдесят лет», – напомнила себе. Но к тому же вечеру почувствовала слабость, а уснуть не смогла. На следующий день началось головокружение. После полудня она решила выйти, но прошла всего десять ярдов и вдруг зашаталась. Не понимая, что с ней творится, она повернула домой. На помощь пришла соседка. Следующие часы плохо запомнились Джейн. Ей смутно казалось, что соседка возвращалась вечером и наутро. Затем явилась незнакомая женщина. Какая-то сиделка. Но к тому времени Джейн могла думать лишь об одном: дело касалось шеи, подмышек и паха. Там вскочили большущие шишки, ей удавалось их прощупать. И боль. Ужасная боль.