Лондон

– Дайте мне джентльмена, обобранного кредиторами, – говаривал он детям, – и я покажу вам, как спустить с него шкуру.

Поэтому, когда капитан Мередит сказал, что денег у него сейчас нет, услужливый Эбенезер нимало не огорчился. Не успел Мередит вывернуть карманы, как заботливый тюремщик высмотрел металлический кружок. Театральный жетон, даровавший владельцу право посещать театр в Ковент-Гардене на протяжении сезона.

– За это, сэр, можно выручить несколько фунтов, – заявил он. – Вам-то оно сейчас вряд ли понадобится.

И вмиг прикарманил.

Затем осведомился, не желает ли джентльмен связаться с друзьями.

Джек Мередит вздохнул. Над этой проблемой он бился уже час. Как только это сделает, узнает весь Лондон. Его унижение станет публичным. Надежды на карточный выигрыш рухнут. Он полагал, что люди всяко проведают, но хотел выгадать еще день, чтобы собраться с мыслями.

Впрочем, одного письма требовала простая любезность. Он должен был хотя бы объяснить причину, по которой не явился к графине Сент-Джеймс. Оставалось понять, о чем рассказывать. Можно ли ей доверять? Его терзали сомнения.

– Не могли бы вы, – решился он наконец, – доставить письмо, соблюдая должную осторожность?

Пробило одиннадцать, когда человек, дожидавшийся ухода лорда Сент-Джеймса, подошел к двери дома номер семнадцать по Ганновер-сквер и вскоре был проведен в покои ее светлости, которой и вручил письмо. Он почтительно подождал на случай ответа и заметил, что ее светлость бледна.

Леди Сент-Джеймс сидела на кушетке с подложенной подушкой. Ноги были прикрыты шалью. Вокруг глаз залегли темные круги. Она не спала всю ночь.

Минувшим вечером, когда супруг ушел, графиня, пошатываясь, встала с постели. Она не позвала камеристку. Сама налила в таз воды из графина на прикроватном столике, уселась верхом как сумела и постаралась смыть следы насилия. Затем устроилась на кушетке, укрылась и так встретила рассвет.

В какой-то миг она расплакалась, очень тихо. Несколько раз ее одолевала мелкая дрожь. Миледи страдала. Ее ранили физически и душевно. Она просиживала час за часом, глядя в одну точку. Но постепенно, на заре, силы начали возвращаться.

Если муж рассчитывал на ее покорность, то этому не бывать. Она поступала по-своему прежде и будет впредь. Все, чего он добился накануне, – навсегда стал гадким, неприкасаемым для нее. Но что ей делать? Сбежать от него? У нее почти не было денег. Найти богатого покровителя, любовника? Легче сказать, чем сделать – даже ценой положения в обществе. «Наверное, придется бежать за границу», – подумала она. Поедет ли с ней капитан Мередит? Она считала, что возможно, но не была в этом уверена. Независимо от окончательного решения графиня знала одно: она не будет беспомощно ждать. Дрожь отступила и прекратилась. Потрясение и боль медленно претворились в безмолвную, жгучую ярость. Если лорд Сент-Джеймс считает ее слабой и думает, что вправе ее унижать, она ему покажет. Можно придавить и змею, но берегись, если змея ускользнет и вскинется. К утру ее гнев был обуздан и сделался смертоносным.

«Ужалю его, как змея», – поклялась она. И час за часом раздумывала, как это сделать.

И письмо капитана Джека Мередита навело ее на мысль.

– Передайте ему, – велела она посыльному из Клинка, – чтобы несколько часов потерпел. Я попытаюсь помочь.

У Сэма Доггета тоже родилась мысль.

Начало мая было веселой порой. По случаю праздника ставили майские деревья. На улицы высыпали подмастерья в выходных платьях; молочницы шли в венках; повсюду звучали барабаны, дудки и колесные лиры. А к северу от Сент-Джеймс-стрит с незапамятных времен устраивали большую ярмарку, которая сохраняла старое название Мейфэр даже сейчас, когда район выше Пикадилли изобиловал модными улицами и площадями.

И – штрих более современный, но милый – уличное шествие трубочистов, которые благодаря новым изысканным домам образовали законное племя.

Сэм и Сеп стояли на Гросвенор-сквер и любовались трубочистами, когда Сэма осенило.

Трубочисты – энергичный народ: чумазые и с ног до головы в саже по будням, на Майский праздник они отскребались дочиста и одевались в белоснежные рубахи. Но Сэма заинтересовали их помощники. У каждого мастера наличествовал один или два – малыши, иные пяти-шести лет от роду. Эту мелкоту отправляли в трубы, когда длинная щетка натыкалась на внутреннее колено. Работа была противная: иной раз им приходилось ползти футов тридцать по темному туннелю, задыхаясь от сажи. И участь их бывала весьма незавидной. Хорошо, когда трубочистом оказывался отец, но с сиротами или наемной силой из бедноты обращались скверно. Впрочем, домовладельцы, а то и слуги зачастую жалели этих бедняг: подкармливали или давали немного денег. Сэм слышал, что при наличии смекалки можно неплохо заработать. Придумал он и кое-что еще.

Трубочисты были вхожи в лучшие дома Мейфэра. Они имели доступ ко всем помещениям. Сэм расплылся в ухмылке:

– Сеп, по-моему, я знаю, где разжиться деньжатами.

Лучшая камера Клинка была, несомненно, крупным шагом вперед. Мягкая постель, письменный стол, коврик и узкое средневековое окно с видом на разросшийся садик. Джек Мередит ощутил себя в большей мере собой, едва перебрался в эти хоромы. Ответ леди Сент-Джеймс, хотя и невразумительный, вселил надежду, и он решил не предпринимать никаких действий до новых вестей от нее.

Днем Силверсливз принес обед, состоявший из цыпленка, сдобы и бутылки кларета. А также журнал для чтения.

– Большинство моих джентльменов предпочитают «Спектейтор», – заметил он.

Насытившись, Мередит в течение часа довольствовался изданием, пока не постучали в дверь с известием, что прибыл посетитель. Заключенный вполне допускал и ждал, что леди Сент-Джеймс появится сама. Однако лицо визитера было полностью скрыто под шляпой и шелковым шарфом, а потому он на миг усомнился. Лишь после того, как затворилась дверь, покров был сдернут, и Мередит испытал шок.

Леди Сент-Джеймс отменно потрудилась над своей внешностью. Камеристка целый час прижимала влажное полотенце к месту, куда пришелся удар мужа, и теперь вся половина лица чудовищно распухла. Мало того, ее светлость встала на колени, прицельно ударилась о ножку кровати и подбила себе глаз с другой стороны. Отваги ей было не занимать.

Капитан вскочил на ноги и в ужасе взирал на нее:

– Кто это сделал?

– А вы как думаете?

– Сент-Джеймс! Боже милостивый! Как? Почему?

Она повела плечами, давая понять, что должна присесть. Затем неспешно, позволив себя уговорить, рассказала о супружеском насилии.

Леди Сент-Джеймс солгала не во всем. Да в этом и не было необходимости. В конце концов, она и вправду подверглась оскорблению действием. Но к моменту, когда она закончила, размах бесчинства стал сообразным предъявленным травмам и даже превзошел их. Мередит, каким бы он ни был светским циником, пришел в смятение.

– Его нужно остановить! – воскликнул он. – Мерзавец!