Лондон

Через три дня Жильбер де Годфруа собрался в путь. Ида предложила ему перчатку как залог в странствии – изысканный жест из рыцарского обихода. Но он угрюмо отказался, напомнив ей:

– Я совершаю паломничество в Святую землю.

И брат Майкл облегченно вздохнул.

С отъездом рыцаря Ида и юный Дэвид впали в апатию. Мальчик даже занемог, его учеба начала хромать. Поэтому в середине лета олдермен попросил брата Майкла оказать сыну помощь.

Дэвида нельзя было причислить к зубрилам, но он отличался любознательностью, учтивостью и очень уважал дядю.

– Ты такой ученый! – потрясенно восклицал мальчик, побуждая монаха делиться всем, что тот знал.

Знания брата Майкла об окружавшем мире были типичны для умеренно просвещенного человека той эпохи: симпатичная мешанина из фактов и фольклора, почерпнутых из любимой библиотеки Вестминстерского аббатства. Он был в состоянии растолковать племяннику пеструю мозаику европейских государств с их портами и реками, городами и святынями. Он мог толково рассказать о Риме и Святой земле. Но ближе к границам этого огромного средневекового мира его познания постепенно расплывались и превращались в вымыслы о далеких краях.

– К югу от Святой земли находится Египет, – сообщал он Дэвиду вполне грамотно, – откуда Моисей повел иудеев через пустыню. А возле устья великой реки Нил стоит город Вавилон.

Так называли в Средневековье Каир.

– А если поплыть по Нилу? – загорался мальчик.

– Тогда, – уверенно отвечал монах, ибо вычитал это в книге, – ты попадешь в страну Китай. – Он просвещал племянника и в истории Лондона. – Лондон был основан давным-давно, даже задолго до Рима. Его построил великий герой по имени Брут. Затем он отправился в странствие и основал древнюю Трою.

Он рассказал, как пришли и ушли римляне, как восстановил стены король Альфред.

– А какие были короли до Альфреда? – спросил мальчик.

– Древних английских королей было много, – пояснил монах. – Но самыми знаменитыми, давным-давно, стали двое. Одним был добрый король Артур с его рыцарями Круглого стола.

– А вторым?

– Вторым, – уверенно произнес Майкл, – был старый король Коль.

Ибо так говорилось в летописях.

Часто, покуда он учил племянника, к ним приходила и подсаживалась Ида.

Прекрасным осенним утром сестра Мейбл могла быть и в лучшем настроении, но не была. А причина ее негодования крылась в церквушке, которую она только что посетила.

Церковь Святого Лаврентия Силверсливза представляла собой небольшое красивое здание на узком пятачке между домом канатчика и пекарней. Вниз по холму, в Винтри, располагались темсайдские склады нормандских виноторговцев, а за ними виднелась река. Церковь была каменной, за исключением крыши, что оставалась деревянной. Она могла, наберись столь внушительная паства, без труда вместить сотню душ. Сестра Мейбл только что навестила викария этой скромной церкви.

Викарий церкви Святого Лаврентия Силверсливза был человек бедный, болезненный, обремененный женой и двумя детьми. Формально, конечно. Поскольку он имел сан, то страдалица, с которой он жил, считалась не женой, а сожительницей. Но даже среди самых строгих церковников мало кто полагал тяжким его преступление против нравственности. Большинство лондонских куратов имели семьи – они бы голодали без жен.

Ситуация в этой церкви была типичной. Викария назначала семья Силверсливз, и он извлекал доход из ее пожертвований. Если занять эту должность не хотел никто из родных, она переходила к другу или знакомому. Тот, как правило, бывал викарием и нескольких других церквей, накапливавшим все их доходы. Поэтому в помощь себе он назначал курата, которому платил жалкие гроши – так мало, что если несчастный не имел жены для содержания себя, то едва ли располагал дровами для очага.

Викарию церкви Святого Лаврентия Силверсливза было тридцать пять лет. Седой, лысеющий, он страдал приступами дурноты. Его жена, трудившаяся в пекарне по соседству, была покрепче, но мучилась от варикозной болезни. А две изможденные дочки напомнили Мейбл не что иное, как пару сломанных свечек. Они жили в трущобах за церковью и были столь нищи, что даже семья Силверсливз однажды, два года назад на Рождество, пожаловала им шиллинг.

Сестра Мейбл приходила к ним при первой возможности. Сегодня, поработав в кладовке со ступкой и пестиком, она принесла целебное зелье из латука – курат терял зрение; от приступов же дурноты ему полагалась буквица. Для опухших ног его жены у нее был припасен можжевельник, а для дочек, страдавших от глистов, – сывороточный хлеб. Она провела у них час, делясь этими снадобьями и своим туповато-бодрым настроением, после чего удалилась с единственной мыслью: «Будь проклят этот Силверсливз! Он обязан им помочь, я заставлю его…»

Мейбл отправилась к нему, но не застала. «Ну, я найду его», – бормотала она, тяжело вышагивая обратно к Смитфилду. И тут же, едва вступив на эту широкую пустошь, она увидела его. Он стоял невдалеке от ворот церкви Святого Варфоломея и беседовал с братом Майклом. «Попался», – удовлетворенно прошептала сестра Мейбл и поспешила к ним; корзина колотила ей по ноге. Но, не дойдя лишь двадцать шагов, она остановилась как вкопанная, изумленно моргая.

Ибо там, сразу за мужчинами, маячила отчетливая и вещественная, не хуже самого приорства, диковинная бело-зеленая фигура с птичьим лицом, изогнутым хвостом и трезубцем в руке. Ошибиться было невозможно: тот самый демон, с которым она беседовала в видении многолетней давности. И вот – здесь тоже не было никакой ошибки – его клювастое лицо было исполнено торжества. «За Силверсливзом явился, – подумала она без сожаления. – Давай, обслужи его как положено».

Но после, вглядевшись, она, к своему ужасу. обнаружила, что бело-зеленый демон смотрел вовсе не на Силверсливза, но обвивал своими длинными руками святого брата Майкла. Тот же пребывал в полном неведении.

На секретной встрече семерки вскоре после Михайлова дня собравшиеся были едины в том, чтобы поздравить олдермена Сампсона Булла.

– Ты отлично справился с Силверсливзом, – заявил предводитель.

И Булл действительно счел, что дело он провернул мастерски.

Нет, он не лгал. Буллы вообще не лгали.

– Может, немного преувеличил, – признался он.

А Пентекосту отчаянно хотелось поверить.

Когда весной он сообщил клирику Казначейства, что посланники Джона вступили в переговоры с некоторыми ведущими олдерменами Лондона, испуг Силверсливза явился забавнейшим зрелищем. Так оно и было – кое-какие тайные сношения состоялись, но Джон пока не был вполне уверен, а олдермены отважились лишь намекнуть на взаимный интерес. Но Булл, позволив Пентекосту вообразить уже готовый полномасштабный заговор, подтолкнул его к действию.

– Ибо не представляю, – предупредил он Пентекоста, – чтобы при таких чудовищных налогах город не поддержал бы Джона в любом выступлении против твоего господина.

С того дня казначейский клирик очутился у Булла на крючке. Никто другой не вел речей жарче, советуя канцлеру ни в коем случае не гневить Лондон. Редкая неделя проходила без того, чтобы Пентекост не увиделся с Буллом и не спросил тревожно о новостях. Тучный купец на это неизменно расплывчато и оттого жутковато отвечал что-то вроде «Джон везде» или «Дела Лонгчампа плохи».