Лорд и королева

Они оба так молоды. Даже несмотря на то, что Елизавета оставалась пленницей, это был один из самых счастливых моментов в ее жизни. На этом самом месте она поклялась, что никогда не забудет человека, который заставил ее быть счастливой в такой мрачной тюрьме.

— Это на самом деле прекрасно, — сказала она. — Я сейчас сделаю несколько шагов и вернусь. За мной следят.

До нее донесся его голос:

— Если завтра меня отправят на эшафот, я не стану роптать. Здесь я — пленник, приговоренный к смерти, но все же я счастлив. Ведь мне встретились вы, принцесса!

Как он красив! Как горят его глаза! Елизавета слышала от других, что перед ним невозможно устоять. Но так как она была принцесса, то надеялась, что ее королевское достоинство должно заставить ее устоять. Но что толку мечтать? Их разделяют неразрушимые преграды: ее королевское происхождение, стены тюрьмы и его брак с деревенской девушкой. Она не проклинала эти преграды, она их жаждала. Она рассматривала себя как самую желанную женщину в Англии — молодую, красивую, но недосягаемую. Она хотела именно этого.

Елизавета снова остановилась подле его окна.

— Я очень опечалилась, — сказала она, — когда услышала о вашем аресте. Я всегда помнила вас и знаю причину, по которой вы здесь находитесь.

Роберт был готов к этому, хотя в своих письмах он не касался политики, в них не было ничего, кроме любви и преданности.

— Я — сын своего отца. У меня не было иного выхода, кроме как стать на его сторону. Я был молод, неопытен, а он всецело мной распоряжался.

— А кто сейчас может распоряжаться вами?

— Принцесса Елизавета. Она может распоряжаться мной, моей душой и телом.

Ей это пришлось по сердцу, но она ответила резко:

— А когда исчезла ваша преданность леди Джейн Грей? Когда она отправилась на эшафот?

— Я повторяю, что всего лишь служил своему отцу.

— Роберт, вы глупец. И я такая же, раз прохаживаюсь в этом месте.

— Но… вы снова пройдете этой дорогой?

Она приостановилась, будто бы сбрасывая прилипшую к туфле травинку.

— Неужели я должна отказаться от своего маршрута и выслушать вас?

— Если вы милостивы, то да.

— Милостива? — Она оглянулась вокруг. Следившие за ней люди начали что-то подозревать. Она не осмеливалась дольше стоять здесь и кокетничать, но как же трудно отсюда удалиться! Больше всего на свете она любила подобные любовные игры, опасные, но ни к чему не обязывающие.

— Кто я такая, несчастная пленница, чтобы быть милостивой?

— На свете нет другого человека, чьей милости я стал бы так желать. Я прошу только улыбки ваших губ. Память о вашей красоте останется со мной навсегда… Она будет озарять мою темницу. Если я завтра умру, то умру счастливым, потому что вы пришли, чтобы повидаться со мной, моя дорогая принцесса.

— Я всего лишь проходила мимо.

— Значит, ваша светлость недовольны, что я писал вам?

— Вы были в некоторой степени назойливы.

— Тогда, раз мои письма вызвали ваше неудовольствие, я должен буду отказать себе в величайшей радости писать их.

— Как вам будет угодно.

— Если бы я делал, что мне угодно, я бы писал весь день напролет. Когда вы снова пройдете этой дорогой?

— Милорд, неужели вы думаете, что я изменю свой маршрут только для того, чтобы пройти мимо вас? — Она пыталась говорить сурово, но в ее голосе звучал восторг. Она осознавала, что должна уйти, но все никак не могла решиться на это.

— Видеть вас — самое чудесное из того, что случилось со мной до сих пор, — сказал он.

— Мне нужно идти.

— Я должен дожить до такого же часа завтра.

— Моя охрана становится все более подозрительной. Я больше не могу медлить.

— Позвольте поцеловать вашу руку… принцесса.

— Я не осмеливаюсь здесь оставаться дольше.

— Я буду ждать… и надеяться.

— Это полезно — ждать и… надеяться. Это все, что остается нам, бедным пленникам.

Она обратила свое лицо к небу, так что его осветили солнечные лучи, встряхнула волосами и дотронулась до шеи белой ручкой с изяществом, которым так гордилась. Она создала чарующую картину для того, чтобы он ее увидел и запечатлел в своей памяти.

— Вы так прекрасны, — услышала она его шепот. — Даже больше, чем я вас знал и помнил.

Улыбнувшись, она прошла мимо.

Догадывались ли они, друзья и тюремщики принцессы, почему утренние прогулки всегда уводили ее в одном направлении? Знали ли они, какой пленник находился по другую сторону решетки? Если да, то они разыгрывали неведение.

Она стала садиться на траву по эту сторону темницы и, прислонясь спиной к стене и глядя в небо, разговаривала с Робертом Дадли.

Елизавета укоряла его, но всегда в ее укорах таились теплота и нежность. Она испытывала такое же возбуждение, как и в самый волнующий период ее отношений с Томасом Сеймуром.

— Итак, Роберт Дадли, вы предали вашу всемилостивейшую королеву.

— Принцесса, я служу только одной королеве.

— Тогда это — королева Мария.

— Нет, королеве моего сердца, королеве, которую я буду боготворить до конца моих дней. Ее зовут вовсе не Мария.

— Может, это Эми?

— Ах, не напоминайте мне о бедной Эми.

— Как же не напоминать?! Бедняжка, мне ее так жалко. Ведь она ваша жена.

— Я говорю о королеве, — сказал он. — О единственной, кого я когда-либо мог любить на этом свете, но кто, я боюсь, для меня недосягаем.

— Как ее имя?

— Елизавета.

— Такое же, как у меня?!

— Вы смеетесь надо мной.

— Роберт, вы повеса, и многие убедились в этом на своем горьком опыте.

— Если это и так, то только потому, что я отчаянно искал среди них ту, которая бы напоминала мне о моей королеве, чью любовь никогда не смогу завоевать.

— Значит, эти другие… эти деревенские девушки напоминают вам о ней?

— Может, это и верно. У одной могут быть голубые глаза, у другой волосы пусть лишь слегка напоминают волосы Елизаветы — ведь с чем можно сравнить их совершенство. А у кого-то могут быть белые тонкие пальцы, правда, не такой совершенной формы, но все же они заставляют вспомнить те, о которых мечтаешь.