Lot-Te-Rей

– Ты напал на меня! Поверят мне, а не тебе!

– Естественно! Но оно тебе надо - придется объясняться не со школьным советом, а с комиссией муниципалитета? Кроме того, ведь ты назвал меня мерзким русским ублюдком, и если я предъявлю эту запись в отдел защиты несовершеннолетних хумано, в твоём личном деле появится несмываемое жирное пятно. Так что, два-один, Салли!

Салливан застонал.

– Ты развёл меня! Нет никакого брата, не было никакой Стефании!

– Точняк! Стефания уже истлела в могиле, тьютор Салливан, но брат существует. Можешь сам пробить по базам. Я встречался с ним месяц назад. Откуда, думаешь, у меня все эти материалы?

– Я ещё доберусь до тебя.

– Салли, плевать мне на Стефанию и на её семью. Если ты резанул девку, значит, она того заслуживала! Но позволь и мне поиметь какую-то пользу от твоих невинных фантазий. Единственное, что мне сейчас надо, это чтобы никто не чинил мне козней. Ты же стучишь на меня направо и налево, уже написал куратору, что бухлом бырыжу, что сигареты малолеткам толкаю, что оскорбляю тьюторов! Короче, напридумывал правды и неправды. И чё мы имеем? На меня хотят надеть браслет слежения, а психолог уже достала вызывать каждую неделю.

– Ты ведёшь себя деструктивно!

– И это мне говорит любитель резать подростков в подвале! Салли, отвянь, а? Я доказал тебе, что у меня есть зубы, и теперь предлагаю честный договор: ты не лезешь в мои дела, я в твои. Не устраивает? Я прямо сейчас я отдаю видео, где ты меня всячески дискриминируешь в полицию, а родственникам Стефании сливаю запись нашей беседы.

Иван говорил очень убедительно, и Салливан чувствовал себя мухой, опутываемой липкой паучьей сетью.

– Ты мне руку сломал!
– сказал он.

– Ну, извини. Ты меня вон порезал всего.

– Ты сам этого хотел.

– Да ну? Ты щас прикалываешься, или у тебя от многолетнего эстеса совсем мозги отсохли?
– Иван удивленно взмахнул здоровой рукой.

– Ты же сам сказал, что хочешь этого...

– То есть ты реально без балды считаешь, что маньяк делает жертве приятно, когда режет её на ремни?

– Никто не может мешать праву людей на удовольствие!

– Даже если это ведёт к смерти или травмам?

– Это право личности на самореализацию. Ты бы это знал, если бы не прогуливал занятия!
– сквозь зубы ответил тьютор и застонал - боль в сломанной руке становилась всё ощутимее.

Иван пристально посмотрел на Салливана.

– Чувак, ты мне просто глаза открыл. Я всю жизнь считал, что вы в своем Евро-Азиатском союзе со всеми этими сексуальными реформами - просто толпа извращенцев. А вы, оказывается, наши души спасаете.

– Очень трудно спорить, когда у тебя рука сломана.

– Не могу с тобой не согласиться! Кончай вату катать: ты условия сделки принимаешь?

– Да!
– резко ответил Салливан.

– Тогда вздрогнули, - Иван коснулся своим бокалом стакана Салливана и проглотил темный напиток.

Тьютору ничего не осталось, как последовать примеру ученика.

Тёплая волна прокатилась от центра груди.

– Что по презентации?
– спросил Салливан.

– Не понял?

– Тема твоей завтрашней презентации какая будет?

– А! По этому поводу не парься. Скажу, что слишком мало смыслю в эстесе и сделаю обычный доклад.

– Не вздумай обмануть!
– сказал Салливан и скривился.

Невидимый ветер гнал по июньскому небу большие белые облака. Иван и Вирджиния лежали на покатой крыше школы, широко раскинув руки.

– Облака в летнем небе... Нижние летят на юг, верхние летят на север... Скоро и меня этот ветер куда-нибудь унесет, - сказала Вирджиния и коснулась ладони Ивана.

– Не болит?

– Да нормально всё, - ответил юноша.
– Расслабься, короче.

Деблокирующие нервную систему гормоны имели побочный эффект. Настроение Вирджинии стало переменчивым, если раньше девушка всегда была весела и приветлива, то теперь она всё чаще выглядела тревожной, ходила по школе задумчивая. И с каждым днем, сама не зная почему, Вирджиния всё сильнее привязывалась к Ивану. Если месяц назад он был для неё лишь одним из френдзоны, то теперь в Вирджинии проснулась какая-то тяга к этому странному хмурому русскому, который лишь однажды - в день, когда она рассказала про выигрыш в лотерей, приподнял свою железную маску. Иван отличался от остальных одноклассников и друзей Вирджинии. В его грубой, звериной дикости, отталкивающей беззаботных и так похожих друг на друга остальных подростков-хумано, Вирджиния чувствовала скрытую силу, на которую можно было положиться.

– Я боюсь Салливана, - сказала Вирджиния.
– А вдруг он узнает, что брат Стефании давно умер?

– Обязательно узнает. Но на это уйдёт дня три-четыре.

– А что будет дальше, Иван? Он подставит тебя, а потом проберётся ко мне в комнату и что-нибудь со мной сделает. Может, лучше пойти к нему...

– Заткнись, чё ты гонишь!
– зло перебил девушку Иван.
– Не парься, я сказал. Всё нормально будет. Я уже поплакался перед директором и рассказал, что Салли предлагал мне алкоголь.

– Это серьёзное обвинение.

– Ага, - директор так и сказал.
– Теперь он будет вынужден начать расследование, а когда Салли наконец догадается настучать на меня, комиссия найдёт у меня в комнате только пакет молока и следы коньяка в бокале с отпечатками тьютора.

– А если он побоится настучать на тебя?

– Положим, посадить за убийство я Салливана не могу, но испортить ему жизнь обвинением в распитии алкоголя с учениками мне по силам.

Вирджиния усмехнулась.

– Ловко!

– Лучшая защита - это нападение, - сказал Иван.
– Так отец всегда говорил.

– Ты уже знаешь, когда тебя забирают?
– спросил Иван, помолчав.

– Нет. Боюсь, что уже скоро. Тьюторы смотрят на меня так, словно меня уже нет в школе. Я не хочу никуда ехать, Иван.

– Не хочешь, значит, не поедешь. Есть один способ, свалить из этой школы и из этой страны.

– Свалить? Куда? Туда, где лучше?

– Туда, где труднее. И туда, где люди не такие травоядные, как здесь.

– Хорошо! Как скажешь. Я согласна, - Вирджиния вдруг улыбнулась.
– Облака в июньском небе унесут меня в далекую северную страну...

– Все решится очень скоро, - сказал Иван.
– И пока я с тобой, ничего не бойся.

В этих словах не было ни бравады, ни подростковой самоуверенности. Это были слова мужчины, принявшего непростое решение. И Вирджиния, то ли поддавшись атмосфере этого летнего вечера, то ли под влиянием раскрывших её естество гормонов, почувствовала себя совершенно иначе. Она вдруг ощутила себя не безликим бесполым хумано, которому с детского сада внушают, что человек живет лишь для получения телесных наслаждений... Не одним из подростков, плохо понимающим сущность деторождения, но знающим толк в самых разнообразных извращениях... Она вдруг стала женщиной.