Лоуни
Шрифт:
— Так что, когда мы будем в самой обители…
Они переместились в кухню, но я знал, что Мать скажет отцу Бернарду. Что она от него хочет. Как они заставят Хэнни выпить воды. Как сила Иисуса очистит его тело и изгонит немощь, из-за которой он молчит с момента появления на свет.
Когда они закрыли дверь, я вернулся в спальню. Хэнни стоял около окна. Он извлек винтовку из-под одеяла. Брат помахал мне, потом потеребил кончик курка, вывернул мушку и, прежде чем я успел сказать, чтобы он положил винтовку, вскинул ее, направил на меня и нажал курок.
Глава 6
Секунду
— Отдай!
Хэнни отказался отдать винтовку и отвернулся от меня, вцепившись в винтовку и прижимая ее к груди. В Пайнлендс у него всегда что-нибудь отбирали, и братец научился защищать свою территорию. Вызывает уважение, что тут скажешь, но я не мог позволить Хэнни думать, будто он может маршировать с винтовкой наперевес по «Якорю». Мать хватит удар, а я буду виноват, и каюк всему.
— Я сказал, отдай.
Я протянул руки, и, почувствовав, что я говорю серьезно, Хэнни отдал винтовку. Я обмотал ремень вокруг приклада, засунул винтовку под половицы и сверху снова положил коврик.
Хэнни сел на кровать, по-детски скрестив ноги, взялся руками за щиколотки и, поерзав, засунул ступни под зад. Он схватил книжку, которую Отец Бернард убрал со столика, и открыл ее — хотел, чтобы я почитал ему.
— Тебе пора спать, Хэнни, — сказал я. — Ты слышал, что сказала Мать. Она будет ругаться.
Брат перелистнул несколько страниц и нашел рассказ, который его интересовал.
— Хорошо, Хэнни. Но потом ты должен лечь спать, или я получу по шее.
Едва мы дошли до середины рассказа, как Хэнни уже храпел. Я выключил лампу, но сон не приходил, и я лежал какое-то время в темноте, потом достал из своей сумки фонарь, поднял оторванную половицу и снова вытащил винтовку, чтобы ее осмотреть. Я провел рукой по металлу, нащупал болт и открыл ствольную коробку. Она, конечно, была пустая. С тихим щелчком я захлопнул ее снова и засунул винтовку обратно под половицы.
Я снова лег и попытался заснуть, но был слишком возбужден, поэтому, вместо того чтобы пялиться в темноту, я вышел из спальни на лестницу и принялся разглядывать фотографии чучельника и его жены, развешанные по стенам.
* * *
Тщедушный человечек, он, кажется, располагал всего лишь одной рубашкой все то время, что жил в «Якоре». Круглые очки и прилизанные волосы делали его похожим на Чарльза Хоутри[12], подумал я. Или Гиммлера.
На каждом снимке этот человек и его жена позировали с чучелом какого-нибудь животного, которое помещали между собой. Львица. Бобер на задних лапах. Кенгуру в боксерских перчатках. В углу аккуратным почерком была написана дата.
Бедолага! Ясно, что он попросту рехнулся, когда его жена умерла. Завершил свой путь в психушке где-то рядом с Престоном. Я всегда представлял, как чучельник все рисует и рисует морские пейзажи, каждый раз лодки становятся все меньше,
а тучи все больше, пока наконец не остается ничего, кроме страшной бури.Пока я смотрел фотографии, кто-то вышел из гостиной и тихонько постучал в дверь комнаты отца Бернарда. По характерному сопению я понял, что это была миссис Белдербосс.
— Приветствую вас, преподобный отец, — сказала она, когда дверь открылась.
— Миссис Белдербосс? — удивился священник.
— Эстер говорила вам об исповеди?
— Да-да.
— Можно войти, преподобный отец?
— Да, входите. Но вы точно сейчас хотите? Уже поздно.
Голос миссис Белдербосс упал до шепота:
— Я знаю, но Рег спит на диване. И я подумала, что у меня как раз есть возможность. Уже давно мне очень хочется сбросить груз с души.
Миссис Белдербосс вошла в комнату отца Бернарда и закрыла дверь. Я притаился, стараясь услышать, что там происходит, но до меня доносилось только неразборчивое бормотание. Даже на нижней площадке лестницы голоса звучали приглушенно. Я осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет, и проскользнул в шкафчик, где хранился хозяйственный инвентарь. Устроившись между щетками и швабрами, я мог отчетливо слышать разговор. Стена между шкафчиком и комнатой отца Бернарда была сделана из фанеры, и там, где сырость покоробила дерево, образовались щели, сквозь которые в шкафчик проникали узкие полосы света.
Я не хотел оставаться здесь. Такой безнравственный поступок был равносилен падению в пропасть. Слушать исповедь миссис Белдербосс было бы то же самое, что смотреть, как она раздевается. Но теперь, когда я надежно укрылся здесь, мне было бы трудно выбраться отсюда без шума, и я рассудил, что лучше затаиться и подождать, пока они закончат. Я с трудом мог представить, чтобы миссис Белдербосс было много в чем признаваться.
Я услышал звяканье металлических колец — это отец Бернард задернул занавеску вокруг умывальника.
Миссис Белдербосс прочитала молитву о прощении, и отец Бернард спросил:
— О чем вы хотите мне рассказать?
— О Реге, преподобный отец, — ответила миссис Белдербосс.
— Слушаю вас.
— Я беспокоюсь о нем.
— Почему же?
— Он не спит, преподобный отец. Я имею в виду, дома. Он долго лежит, таращится в потолок, потом встает и уходит.
— Куда же он идет?
— Ну, в этом все дело. Я спрашивала его, но он не отвечает, во всяком случае, не до конца. Он просто говорит, что не может спать и выходит пройтись, чтобы выбросить все мысли из головы. Выбросить какие мысли? Я спрашиваю его, а он меняет тему разговора или сердится на меня.
— Дело, по-видимому, в его брате?
— Вы говорите об отце Уилфриде? Нет. Я так не думаю. Рег бы сказал, если бы это его тревожило. Если уж на то пошло, он занял необыкновенно философскую позицию, когда его брат скончался.
— Вы понимаете, миссис Белдербосс, часто бывает трудно объяснить, как мы чувствуем себя, когда умирает кто-то из близких. Даже тем, кого мы любим. Люди могут надевать маску, притворяться. Уилфрид ведь ушел совершенно неожиданно. Возможно, мистер Белдербосс не совсем смирился с этим. Скорбь в любом случае — чувство совершенно особенное и в сочетании с потрясением может длиться очень долго, прежде чем с ним удастся справиться.