Ловчие

— Улыбнись, - предупредил я хмурого поэта и нажал на клавишу. Фото вышло не очень, но деду сойдёт. Главное, виден настоящий слон, настоящий песок и настоящее море. А что две кислых физиономии в кадре - неважно.

— Не хочу плыть на остров, - вдруг подал голос Гера.

Я натужно выпустил дым над собой. С пляжа доносились радостные выкрики Нины и добродушный хохот её краснокожего супруга.

— Почему?
– дежурно поинтересовался я.

— У меня предчувствие плохое. Что все мы потонем.

— С чего взял?

— Паром… старый.

Я обернулся и посмотрел на судно, на котором нам предстояло переправляться на остров. Оно и вправду не вызывало доверия. Ни внешним видом, ни количеством людей, собравшихся у причала. На праздник хотело попасть слишком много народу. Так ведь и правда недолго на дно пойти посреди залива.

— Домой хочешь?
– спросил я как можно безразличней, но что-то внутри уже надтреснуло.

— Угу. Меня девушка ждёт. Настя. Я ей жемчужину…

Я не дослушал, что у них там за договорённости про жемчужину. Взрыв злости к самому себе оглушил, исходя писком, а рык из-под храма опять пустил гремлина в бессмысленное бегство по кругу постамента.

Они люди. Они живые люди, урод ты. И ничем не хуже тебя. И спасти ты их можешь. Хотя бы их, раз уж на большее не способен. Хотя бы их.

— Мать билеты уже продала?

— Неа. Меня попросила, - он вяло повертел своим телефоном с открытым приложением для покупки авиабилетов.
– Я у них ответственный за инет.

— Ну и не продавай. Сегодня домой полетите. Паром никуда не поплывёт, а другого, скажи родителям, нет.

Гера уставился на меня, выискивая издёвку. Но я был чертовски серьёзен. Докурил, опустил окурок, как важный бюллетень с судьбоносным крестиком, в металлическую урну, которые были в Тайланде на каждом шагу, и потрепал его по жёстким чёрным кудрям:

— Мать с отцом береги. Бывай, Есенин.

И быстро пошёл по причалу к парому. Кто-то из ожидавших погрузки недовольно вякнул, я не обратил внимания. Толкнул его да и всё. Злость внутри кипела чёрная, тягучая, как смола. Попытайся кто сейчас сказать что-то большее - схлопотал бы по полной.

Борт парома наощупь был шершавым и тёплым. Где-то в глубине видавшего виды корпуса, под парой палуб, дремал дедушка дизель размером с автомобиль. Я знал: там темно, всё в отработанном масле и солярке. Рай для Жигуля.

Гремлин оскалился кривыми острыми зубами, задрожал в предвкушении, недвусмысленно теребя похожий на фурункул сосок. Длинные волоски на ушах ожили, зашевелились отдельно от рахитного тела.

— Ломай, - приказал я, как наяву видя новые масляные течи в блоке стародавней силовой установки. Этот паром сегодня уже никуда не поплывёт, а на другой сибиряки не попадут - Гера скажет, что нет другого.

Гремлин закатил глаза, и я почувствовал, как часть моей жизненной энергии покинула тело. Дело сделано. Одно из четырёх делений большой красной шкалы рядом с обозначением моей родной культуры и ранга тут же потухло.

Я спрыгнул на белый песок и зашагал вдоль линии прибоя к другому причалу, что был, если верить поисковику, в пяти километрах. Я-то в любом случае буду завтра на Пхукете. Чего бы мне это ни стоило.

А со спины донеслось объявление капитана о досадной поломке. Только я знал, что дизель вышел из строя ненадолго.

Глава 13

Я не мог быть единственным ловчим на весь Пхукет. Если только остальные, узнав про схватку восставших из небытия Духов, не свалили кто куда. Что очень маловероятно, ведь Виктор крайне удивился моему появлению на крыше. Я по его мнению не должен был видеть ту схватку, а значит, на это способен далеко не всякий ловчий…

Праздник назывался Фестивалем Голодных Духов, и вообще-то проводился каждый год в августе или сентябре, но этот год был особенным для тайцев. В этот год они отмечали хрен-пойми-сколько-летие со дня кончины одного из своих знаменитых правителей, чьё имя я забыл едва прочитав. Отсюда и такой ажиотаж и такой нехилый сдвиг во времени проведения: с сентября на декабрь. Отсюда и такой дикий наплыв туристов…

Выяснилось, что потраченная на диверсию жизненная энергия медленно восстанавливалась. Не знаю, по каким законам или правилам, но деление вновь заполнялось красным. Я подозревал, что это как-то связано с количеством спящих вокруг, и что-то мне подсказывало, что культура, которой они принадлежали, играла не последнюю роль.

Жигуль, будто в благодарность за увольнительную, вёл себя тихо. Столбец его прогресса заполнился на треть, но вот что у него в качестве второго таланта я не знал. Стоило бы полазить по сети, поискать… Найти инфу по гремлину не так сложно, тварь-то популярная. Но сейчас уже не до Жигуля.

Лихо упорно вело меня на юг. Я напился энергетиков, потому как не выспался, и нанял за немалые деньги какого-то мотоциклиста-китайца, который хоть сколько-то говорил по-русски. Остальные наотрез отказывались куда-либо ехать, благоухающие цветами и улыбками. У них был праздник. Священный день какого-то там очищения. Один только Ли готов был зарабатывать на туристах, и делал это с нездоровым азартом. Он сразу сказал, что хочет квартиру, и что ему пофиг на меня, и на всех тайских правителей вместе взятых. И ещё больше пофиг ему на праздник очищения. Довезёт - и назад, искать ещё таких же отмороженных на голову и готовых платить. А после, с наступлением темноты, когда Фестиваль развернётся в полную силу, он поедет на гору Матаосипсонг, самый высокий пик Пхукета, смотреть театрализованное представление и огненное шоу.

Ехать пришлось немало, останавливались мы разве что воды набрать из многочисленных родников, а нечастые разговоры всё равно были про деньги, про то, сколько Ли их надо, чтобы жениться на Сун, а заносчивый брат пришёл наконец с извинениями, ведь он, Ли, тоже достоин их фамилии! Он то и дело оглядывал меня с головы до ног оценивающе-жадным взглядом, будто каждый раз успокаивал себя, что не продешевил. Выглядел я нифига не олигархом. Чего с меня брать? Рубашку разве что… Его маленький безгубый рот, больше похожий на случайный разрез какой-то, никогда не улыбался, а только испускал брюзжание по поводу денег. Жадный китаец попался… Слишком жадный.

Но однажды он вдруг заговорил прямо в дороге.

— Еда. Есть? Еда н-нада!..
– и мотоцикл вильнул, хоть дорога и была ровная.

Я почему-то расслышал его уж слишком хорошо. И вовремя насторожился, хоть и не предвещало ничего такого поворота.

А поворачивалась у него голова. Прямо на ходу, на девяносто градусов! Он был без шлема, и чёрные патлы так и продолжили развиваться к затылку, теперь уже против движения! Пальмы знакомо зарябили…

— Есть! Пища!
– маленький рот округлился, почернел бездонным провалом, и без того выступающие скулы заострились, а щелки глаз побелели, пронизанные вздувшимися капиллярами.

Меня вдруг потянуло к нему, как к бывшей на её свадьбе. Я упёрся упырёнышу в спину, но вместо рта у него была самая, сука, настоящая чёрная дыра! Мышцы задрожали, и я понял - шансов нет.

Ну нахер!

Жигуль заклинил передние тормоза с криком “Банза-а-ай!”. Мотоцикл подняло в воздух, я сгруппировался, обняв руками голову, как когда-то учили в армии. Но удар об асфальт всё равно вышел сильным, я прокатился, наверное, метров тридцать, изо всех сил стараясь быть Колобком, и только потом остановился. Болело всё. Но это хотя бы значило, что я ещё жив.