Ловцы снов

Я смотрю на Дину издалека, сквозь затуманенные темные стекла очков, в которых она выглядит иссиня-фиолетовой, внимательно следя за ее глазами, пока та не смотрит на меня, отвлеченная другими.

Глаза Снов похожи на лакированные оловянные бляшки: выпуклые и неподвижные, не имеющие собственного сияния, они блестят только в зависимости от того, сколько выпитых эмоций уже успели поглотить. Сколько они сожрали чужого, утянув его за собой в пустоту. Мешанина же в глазах Дины больше похожа на излучение прожектора - слабый луч, выходящий со дна зрачков и схлопывающийся внутри них в едва различимую светлую точку, дробящуюся бликами в прозрачной голубоватой радужке.

Это не похоже ни на что из того, что я видел раньше: ее глаза не тянут - стараются выпросить - то, что им необходимо, и они слишком - неправдоподобно - человеческие, в то время как сама девушка по-прежнему больше похожа на полупрозрачный скелетик листа, дрожащий от любого шороха и почти исчезающий, расплывающийся очертаниями в ярком свете. По ее лицу я вижу, что она ничего не забрала. Совсем ничего, даже из тех обрывков, что могла наглотаться в толпе. И абсолютно не понимаю...

...Дина прикрывает глаза, но светиться не перестает и покачивается задумчиво и плавно, в такт колыханию снегопада над городскими дорогами и крышами, а, когда снова медленно поднимает веки, на ее лице отображается смесь сомнения и уверенности. Сомнения в исходе какого-то решения - и уверенность в том, что оно необходимо. И это наконец заставляет меня очнуться...

Зажав пальцами прохладный металл метательного ножа, я так же - уверенно и с сомнением - медленно огибаю по дуге коробок остановки, чувствуя вялую стянутость движений, потому что защитная стенка, которую не замечают люди, стискивается и прогибается от их постоянных тычков и наталкиваний еще сильнее. Опять же - невидимый для всех остальных, за исключением самой Дины, которая тоже почему-то не замечает меня в упор, хотя я нахожусь уже всего в нескольких шагах от нее.

Хотя мое сердце стучит и бьется от волнения так, что кажется странным, почему вся улица не вздрагивает и не озирается испуганно по сторонам, пытаясь найти источник этих оглушительных ударов.

Дина стоит у края бордюрной полосы, слабо покачиваясь, будто от ветра, хотя в том пространстве, где она и я находимся, нет даже слабого на него намека. Зернистые от микроскопических трещин и пыли полоски вытянувшейся у ее ног "зебры" барашками волн убегают на другую сторону проспекта, теряясь и проминаясь под ногами людей, которые тоже бегут. Идут, торопятся, спешат, чеканят асфальт дробным звоном каблуков, сапог и теплых ботинок. С одного конца полосатой ленты на другой, мешая коричневую дорожную грязь, в которую превратился мой чистый утренний снег, выпавший еще с ночи. А Она все стоит на своем месте, напряженно замерев, и чего-то ждет, опустив голову так, что отдельные прядки светлых волос склеенными, влажными от налипшего снега концами падают на лицо, закрывая курносый нос, потухшие губы и ее взгляд, прожигающий пронзительными серебристыми лучами даже сквозь сомкнутые веки.

А я опять, как дурак, оцепенело пялюсь на нее со стороны, нерешительно пытаясь подавить жалостливый плотный комок, подступивший в сердце. Жалость - плохое чувство.

Это наше третье Правило.

Каким-то краем слуха, еще оставшимся в моем внимании, я слышу внезапно и издалека, как сквозь комковатый синтепон, забившийся в ушах, тренькающий поторапливающий звуковой сигнал светофора и - за какие-то полсекунды времени в реальном мире до того, как загорится "красный" запрещающий раздраженный свет - замечаю что-то странное.

Подсвеченная по контуру, словно обведенная голубым крошащимся мелком, фигурка Дины вдруг стремительно темнеет, превращаясь в размытую тень, которая сливается с живыми человеческими тенями, проваливаясь в реальность - выпадает за восприятие моего взгляда, проявляясь слишком материально и весомо, но в том мире, где по всем Правилам ей места больше нет. И не может быть.

Чертыхаясь неряшливо и вслух, я кидаюсь следом, уже не особо заботясь о том, как могут отреагировать окружающие прохожие на буквально проявившихся на их глазах из воздуха двух людей. И все еще продолжая машинально и по инерции сжимать в руке то, чем опять не успел, не сумел - и не решился воспользоваться.

Весь настрой обращается прахом, и с какого-то момента, переходя невидимую грань двух слоев реальности, я уже снова вижу мир ярким сине-фиолетовым и серебряным от не растоптанного снега ночным цветом. И вижу еще, как Дина стремительно выскальзывает - выпадает, нарочито качнувшись вперед и не удержав равновесия, - на дорогу, прямо по ходу уже разогнавшегося автомобиля...

Этот перекресток непростой. Здесь часто бывали раньше происшествия, о которых показывали в новостях, и аварии транспорта, и несколько случаев с пешеходами, но все это было не нарочно - по чистой случайности, велению судьбы или каким-то другим причинами, но НЕ преднамеренно.

А Она?.. Она-то куда?!.

...Я прыгаю вперед еще раньше, чем успеваю об этом подумать, и - это кажется абсурдом, но время будто все еще движется для меня растянуто - успеваю выбить ее собой с линии удара. Сзади и над головой оглушительно давит на уши резкий пробуксовывающий хруст и скрип вдавленных до предела тормозов, слышатся изощренная трехэтажная ругань и ор, а мы оба валяемся, растянувшись, поперек дороги, протирая одеждой грязь. Сияние взорвавшихся светом фар двумя лучами бьют в асфальт, подсвечивая еще ярче снег, искрящиеся разводы, влажный переход и сыплющиеся вниз все новым и новым дождем сверкающие искристые колючие снежинки.

Я неудачно и неприятно провезся щекой, но почти не чувствую саднящего покалывания на порезе и холода, а она... Она смотрит на меня, нависшего над ней на локтях практически нос к носу, в упор и бесстрашно. Уже не так, словно видит в первый раз, с осмысленностью оторопело вглядываясь в лицо. А я сам впервые понимаю, что на самом деле вижу теперь в глазах Дины - замечал всегда, еще с самой первой встречи, - но почему-то до сих пор не мог определить название.

Этому слабому, таящемуся, притухшему от нескончаемого страдания - но по-настоящему ЖИВОМУ.

Я вижу надежду...

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. "I want to live"; Антон, двадцать минут спустя.

Большинство наших дворов в городе похожи на угловатую квадратную скобку, отделенную от внешней улицы боками домов, а от ответвляющегося обходного переулка - загородкой глухих ворот, а оттого они и почти одинаковы...

Этот я никогда раньше не видел - мы нашли его случайно, завернув каким-то петляющим маршрутом с оживленного проспекта в эту глушь, - но от своих соседей-собратьев он мало чем отличался внешне. Разве что только густым переплетением посеревших строительных "лесов", прилепившихся к одному из фасадов; ветер, затерявшийся в лабиринте подворотен и стен, удовлетворенно и рьяно полоскал прицепленные к шатким реям лохмотья укрывной зеленой сетки. В нашем городе - особенно в черте исторической застройки - постоянные затяжные реставрации представляются вполне обычным делом. Все эти балюстрады, волюты, барельефы и балясины и еще куча трудных к запоминанию понятий, отличить которые друг от друга может разве что только очень искушенный эстет.

– ...Так как, говоришь, тебя зовут?..
– я сижу на расчищенных от снега, плотно подогнанных досках рассохшейся колодезной крышки - старая конструкция, похожая на короб, одиноко торчит в дальнем углу двора, прикрытая угловатым пересечением металлических листов, сползших с одного бока в наметенный сугроб. Странное явление в современном дворе, но таких банальностей, как трансформаторная будка или сторожка КПП, у нас как раз "днем-с-огнем". И смотрятся такие, если отыскать, достаточно дико...