Ловец бабочек
Шрифт:
– Того же, что и всем… жить и хорошо бы, жить хорошо, - она хрипловато рассмеялась, радуясь этакому, не единожды, надо полагать, опробованному каламбуру. – Ох, а ты все ходишь, такая хмурая в заботах… в хлопотах… сможешь привезти кое-что?
– Что?
Теперь понятно.
– Чулочки шелковые. Столько, сколько сумеешь, я все пристрою. Только размером лучше побольше, чтоб не на тощую задницу. Журнальчики вот еще хорошо идут модные если, но их много не бери. Крема. Особенно одна серия, я тебе покажу упаковку. Но вообще косметика – это шик… ткани, если сумеешь…
– Стоп, - Катарина только представила,
– Да не переживай ты, денег дам, - отмахнулась Нинок. – Для начала злотней сто, потом еще соберу…
– Я не…
– Не отказывайся. Не спеши, - улыбочка сползла с круглого личика. И стало понятно, что личико это знавало лучшие времена. А теперь подпортили его, что время, что мелкие страстишки. И вот уж появились заломы в уголках губ, и сами эти губы обвисли, отчего на лице застыло выражение и брюзгливое, и обиженное. Наметился второй подбородок. – В этой жизни как оно бывает? Услуга за услугу… я тебе, ты мне…
– Мне не нужны такие деньги.
– Так кто ж о деньгах говорит-то? – Нинок провела пальчиком по подрисованной брови. – Нет, само собой, процентик я тебе положу, тут честь по чести, но…
Театральная пауза.
И ощущение, что жизнь приготовила очередную подлянку.
– …есть у меня кое-что… интересненькое.
Язычок скользнул по губе, и в сей миг Нинок стала донельзя похожа на змею.
– Что?
– Про твоего… жениха.
Катарина выдохнула. Хелег.
И снова он.
– Не интересно, - она поднялась. – И он больше не мой жених…
– Скоро рубишь, - если Нинок новость и разочаровала, то виду она не подала. – Только, девонька, это вовсе не то, о чем ты подумала…
– А что я подумала?
– А то, что гуляет он от тебя…
Об этом вот Катарина как-то никогда не то, чтобы не думала, скорее уж сама подобная мысль не могла появиться в ее голове.
Хелег изменяет? Она удивилась. А потом вздохнула с облегчением: пусть себе и изменяет. Это ведь уже совершенно не важно.
– Да… - Нинок покачала головой. – Черствая ты. Сухая… иная б из себя вышла, а ты вот держишься, будто все равно…
– Потому что все равно.
– И правильно. Мужики, что кобели… будешь на каждый загул его дергаться, сама злобной сукой станешь.
Катарина поморщилась от этакой откровенности и, вернувши чашку с нетронутым чаем на поднос, встала.
– Прошу прощения, но мне вставать рано…
– Я видела его с девками… с двумя девками… - Нинок не попыталась удержать. – Не с любовницами, нет. Я таких, кто шашни крутит, сразу примечаю. Так вот, эти шли… быстро шли… и напуганные были… прям без лица…
Она замолчала, позволяя Катарине осмыслить услышанное.
Девушки?
Шли?
Напуганные?
Что ж… у Хелега работа такая… и боятся его, да… и порой приходится делать вещи… неприглядные вещи. И значит, что… ничего не значит…
– После-то их показывали… погодь, - Нинок метнулась к буфету, только юбки ее пышные поднялись кружевною волной. И опали. Она вытащила газету, сложенную вчетверо. – Сейчас… вот…
Старая.
Двухлетней давности. Два года как раз начался процесс над Кричковцом. И в газетах, впервые получивших если не свободу слова, то некое ее подобие, о том писали много и жадно. И портреты жертв, выходит, тоже
печатали…– Эта, - Нинок пальцем ткнула в блондинку.
Второй ряд.
Третий снимок… разум отметил это совершенно машинально. Их размещали безо всякой системы…
…Миргарда Ивольская. Двадцать один год. Старший библиотекарь…
– И вот эта…
Последняя.
Худощавая болезненного вида брюнетка, которая и на снимке выглядит испуганной.
Сальва Завадская. Младший научный сотрудник.
…невеста.
…ушла и не вернулась.
– Ты… врешь.
– Ишь как заговорила, - Нинок газетку забрала и в буфет вернула. – Вру я… а оно мне надобно, тебя обманывать? Какая мне с того выгода? Никакой… я может, еще раньше сказать хотела.
– Отчего не сказала?
– Да… как-то хотела, а потом подумала… мало ли, по какой надобности он их водил? Отбрешется же ж… а после и меня засадит… кто он? Дознаватель. А кто я?
Ну да…
И в этом своя логика… конечно… мало ли, по какой надобности Хелег водил этих женщин? Правда, он ни словом не обмолвился, что был знаком с потерпевшими… не вспомнил? Их ведь много через его ведомство проходит, но…
…Хелег сам как-то упомянул, что обладает абсолютной памятью. И значит…
…ничего не значит.
…скажи он, и Катарина… что? Начала бы подозревать его? Смешно… и не смешно, потому что…
…Учитель умен.
А Хелегу в уме не откажешь.
…расчетлив.
И это имеется. Он всегда и все продумывает. Даже сегодняшнее его поведение – оно не просто так, но часть какого-то плана, Катарине не понятного, пусть и отведена ей в этом плане
…самолюбив.
…самоуверен.
И вновь же, весь этот анализ… в их конторе каждый второй под описание подходит.
– Это еще не все, - Нинок уселась в креслице и хитро улыбнулась. – Я б и теперь рта не раскрыла б, но…
– Что?
– Ничего… ты мне, а я тебе… поверь, соседушка, оно того стоит…
– Я ведь могу повесткой пригласить.
– Приглашай, - Нинок пожала плечами. – Я приду. И скажу, что ничего-то не знаю, что ты с женихом поссорилась, вот и клевещешь…
Вот же… почему-то злости не было. Катарина устала. Еще тогда, когда взяла, наконец, Кричковца… и не успела… и почему-то не отпускало ощущение, что она не успевает вновь…
– Я могу затребовать полное сканирование.
– Фух, - Нинок взмахнула ручкой, и пышный рукав скатился до самого локтя. Блеснула золотая полоса браслета. Вспыхнули камни на перстнях. – Напугала ежа голой жопой… я свои права знаю. Без веских доказательств никто не станет тратиться на бабскую ссору…
– Те женщины погибли…
– Да, я читала… и убийцу их намедни казнили. Справедливость восторжествовала, - Нинок засмеялась. И дребезжащий смех ее был на редкость отвратителен.
– Тебе их не жаль?
– Жаль. И себя жаль… одни помирают, другие живут… и этим другим нужны шелковые чулочки… привези, соседушка. И сочтемся…
Себастьян был пьян.
Слегка.
Он не отказался бы напиться так, чтобы забыть и имя свое, и клятое звание воеводы, с которого одни лишь беды и никаких радостей, а главное, хрипловатый голос Порфирия Витюльдовича. Он поднимал чарку за чаркой, пил водку, что воду, не пьянея, лишь наливаясь тяжелым грозовым гневом.