Ловец бабочек
Шрифт:
…вот она просыпается средь ночи от тихого шума…
…вот уже рвется из жестоких рук, и трещит любимая ночная рубашка… или не любимая? Все ж таки люди грабить придут, неудобственно будет предстать пред ними в старой и слегка выцветшей рубашке из мягкое фланели. Надобно атласную приодеть будет, с бантами, а то после говорить станут про панну Ошуйскую всякое… а ей того надобно? Нет, ей того не надобно.
…она увидела себя, растоптанную, но несломленную.
…мертвую.
…и лежащую в гробу в белых розах…
Нет уж, розы она терпеть не могла, и мысль о том, что их всенепременно в гроб запихнут, а еще
– Вот вам! – панна Ошуйская решительно перевернула цветочницу.
И не удивилась, когда та выскользнула из рук…
– Твою ж…
Голос, донесшийся снизу, был хрипловат и, несомненно, ужасен, ибо у ужасных людей могли быть только ужасные голоса, но то, что произошло потом…
…панна Ошуйская позже клялась, что не придумала и не примерещилось ей подобное, что видела она, как темная зловещего вида фигура вдруг вспыхнула белым пламенем. А в следующее мгновенье человек, если тот, кто стоял под балкончиком ее, был человеком, превратился в огроменного нетопыря.
Прежде чем лишиться чувств, панна Ошуйская сумела разглядеть и кривые рога алого колеру. И светящиеся очи, взгляд которых проникал в самую душу. И бледную когтистую длань, протянувшуюся к ней…
– Изыди! – прошептала панна Ошуйская, прежде чем лишиться чувств…
Глава 14. О женихах и знакомствах
Чему бы грабли не учили, а сердце верит в чудеса.
Вывод, сделанный панной Сиульской после пятого неудачного замужества.
Панна Гуржакова к делу встречи с женихом подошла со всею серьезностью. Во-первых, грядущая охота – а говоря по правде, панна Гуржакова никогда не отказывала себе в удовольствии пострелять, будь то женихов будь то вальдшнепов – избавила ее от меланхолии. Во-вторых, упрямство Гражины, заявившей, что никуда-то она не поедет, заставило собраться с силами.
– Матери перечишь? – обманчиво ласковым голосом поинтересовалась панна Гуржакова.
– Не поеду, - Гражина опустила очи долу.
Она так и не решилась добавить капель в еду. Собиралась. Честное слово, собиралась… но всякий раз отступала: сомнения ее одолевали. Все ж таки родная мать… нет, не то, чтобы Гражина боялась отравить. Он не обманул бы…
Конечно, нет…
Просто успокоительное.
– Дура, - панна Гуржакова ухватила дочь за косу. – От счастья не убежишь!
Ну, это она произнесла несколько неуверенно: все ж счастье – вещь такая… да и разбирали ее сомнения. Надобно на жениха этого сперва самой глянуть, а там уже, решивши, что и к чему, за Гражинку взяться.
Коль сочтет панна Гуржакова, что Вильгельм этот или как там его, годный человек, тогда и…
…а если нет?
…может, взаправду в Познаньск податься? Столица, чай, не глухомань. А что Белялинска своих не везет, так у ней товар порченный и бесприданницы. Бесприданницы в столицах без надобности, а вот коль есть у девицы за душой помимо красоты и характеру приятственного сумма кругленькая, то и женихи сыщутся, сами прибегут.
И князь не надобен.
Может…
Нет,
эту мысль панна Гуржакова отмела пререшительно. На жениха она глянет… вдруг да и вправду хорош.…пан Вильгельм Козульский был и вправду молод. Слишком уж молод. Даже можно сказать – молод безобразно. На портрете-то он постарше выглядел, а тут… панна Гуржакова с немалым сомнением разглядывала человека, главною чертою которого была какая-то младенческая пухловатость.
И где, простите, восхитивший ее твердый подбородок?
Решительная линия губ?
Брови, которые следовало бы грозно хмурить? А у пана Козульского оные брови были приподняты в гримасе этакого удивления, будто бы он до сих пор не понимал, каким же пречудесным образом оказался в кофейне и вовсе в городе.
– Вилли – очень милый мальчик, - панна Белялинска, на сей раз явившаяся одна, без дочерей, щебетала без умолку. – Он рано осиротел…
…это хорошо, что осиротел. То есть, для него-то не очень, а вот для Гражинки – самое оно. С ее-то телячьим характером свекровь быстренько со свету сживет…
– …сам вынужден был вести семейные дела, и премного преуспел.
– Да, - промолвил Вильгельм баском и скромно потупился, ковырнул вилочкою кусок пирога. А вот ел он мало, словно бы нехотя, что было странновато, ибо пухлость его, небось, не от голоду появилась. С другой стороны, может, и хорошо?
Молодой.
Самостоятельный.
Поесть любит, и значит, не гулена… почему? А потому… и дома сидеть станет, есть кухаркины пироги с бланманжами, самое оно для Гражинки.
– У него две фабрики мыловаренные… заводик…
– Конопляные канаты делаем-с… для флоту…
Панна Гуржакова окончательно решилась: хороший жених. Небось, дурные с флотом работать не станут.
– Еще по малости… поместье родовое близ Познаньска… - соловьем заливалась панна Белялинска. – И два – за Краковелем…
– Там овец разводят тонкорунных. У меня и прядильни свои, и суконная мастерская. В том годе вареную шерсть делать начали, сиречь лодэн, - Вильгельм облизал ложечку. – Большой успех имела. Конечно, не аглицкая, но и наша качества преотменного…
Разговор свернул на ткани.
И в том пан Вильгельм проявил немалое знание, чем окончательно завоевал симпатии панны Гуржаковой. Из ресторации она направилась прямиком в модный салон панны Кружницкой, в котором – и исключительно в нем – одевались все местные дамы. Гражине следовало заказать новое платье для знакомства с женихом, который стараниями панны Белялинской – все ж было тут что-то не то – был весьма благорасположен к невесте. Да и сама панна Гуржакова, следует признать, преступно долго отказывала себе в малых жизненных радостях.
…в салоне было на редкость людно.
– …а после тьма сгустилась, - резковатый голос панны Ошуйской был знаком. – И небо заволокли тучи…
Кто-то из собравшихся дам охнул.
– …а тьму прорезал белый мертвенный свет… - панна Ошуйская сделала паузу. – Тогда-то увидела я его…
– Кого? – невежливо перебила панна Гуржакова, щупая отрез бархату. Ткань была качества сомнительного, но цвету удивительного – темно-зеленого с седой искрой. Гражинке, конечно, такой не пойдет, бледноватою она уродилась, да и не по чину девице в бархаты рядится. Но вот для самой панны Гуржаковой платье получилось бы изрядное.