Ловушка для Горби
Шрифт:
Гудки отбоя были ему ответом. Он покачал головой:
— Все нервные стали…
Ровно через двадцать минут на двух бронетранспортёрах прибыла рота вооруженных мальчишек — восемнадцатилетних курсантов милицейского училища под командованием старшего лейтенанта. Беспалов, в ожидании нападения «афганцев» или еще какой-нибудь их провокации, приказал курсантам перекрыть оба конца Кирпичного проезда и занять оборону на крышах соседних домов.
В это же время к шести проходным «Уралмаша» подкатили грузовики, набитые гэбэшниками, а к зданию заводской столовой — два рефрижератора с мясными продуктами. На заводе уже шли митинги, но, по русской традиции, без всякой организации — не всеобщий заводской митинг,
— Кончай работу, братва! Даешь им Венгрию!
— Надо как Стасов — на танки и давить милицию!
— А этого мента Шакова — за яйца повесить!
— А что с новыми нормами? Неужели молчать будем?..
Но пока в разных концах десятикилометровой территории «Уралмаша» еще только распалялись очаги заводских митингов, прибывшие на завод гэбэшники уже быстро заняли все проходные и блокировали склад готовой продукции, где стояли готовые к отправке 187 танков «Т-90». Одновременно заводские стукачи и члены парткома и профкома активно разносили по всему заводу слух, что во время обеденного перерыва в столовой будут без талонов продавать рабочим настоящее, говяжье, а не китовое мясо, а также сосиски и масло — аж по два кило в одни руки!
— Наша власть, бля! — сказал сквозь зубы Степан Зарудный, наблюдая за суетой гэбэшников у ворот проходной. — Чуть что — нас же и под замок и кусок мяса в зубы, чтоб заткнулись!
— Я же говорил: сразу надо было выступать! Пока они не очухались! Утром еще! — сказал ему на это молодой сварщик Анатолий Гусько. Он был максималистом, как все инвалиды.
— Ладно тебе! «Сразу»! Под пули лезть, как Стасов и Обухов?
— Если б весь завод пошел, они бы из пулеметов стреляли, — сказал Степан. И посмотрел на часы. — Полчаса кончается. Ладно, я пошел. Без меня ничего не затевайте.
— Понял, — кивнул Гусько.
Зарудный вытер руки паклей и пошел к начальнику смены Левону Акопяну. Будка Акопяна была под самым потолком цеха, на антресолях. Три стеклянные стенки этой тесной клетушки фонарем нависали над двумя конвейерами сборки танков — так, чтобы начальнику смены было видно все, что делается в цехе. Поднявшись по лестнице к этой «голубятне», Степан сквозь стеклянную стенку увидел в будке не только Левона Акопяна, но и еще четырех незнакомых мужчин. Хотя все четверо были разного возраста и в штатских пальто, в их холодных лицах было что-то одинаковое, как в их форменных черных полуботинках. И Зарудный с легкостью угадал: эти из КГБ. Трое из них стояли у окон, наблюдая сверху за цехом, а четвертый что-то выпытывал у красного и явно закипающего от злости Акопяна.
— Нет, я ничего не слышал! Но люди правильно волнуются! Кто может выполнить эти новые нормы? Мы танки делаем, а не гондоны! — донесся до Зарудного голос Акопяна. Степан понял, что начальник «держит оборону», сатанея от необходимости быть вежливым с этими гэбэшными козлами. «Мы делаем танки, а не гондоны!» — была любимая присказка Акопяна, потому что, по утверждению Акопяна, «если гондон с браком, то хоть человек родится, а если танк с браком, то весь экипаж — к фуям!»
Короче, попадаться сейчас под горячую руку Акопяна было самым последним делом, и при любой другой ситуации Степан Зарудный даже не вошел бы в кабинет, но тут был особый случай. Поэтому Степан выпрямил свою жердерослую фигуру, развернул плечи и, вздымая внутри себя деланное возмущение, саданул рукой в дверь акопяновской будки.
— Ну че, начальник?! — грубо сказал он с порога своим мощным, нахраписто-прокуренным голосом. — Долго я свой танк буду ждать?
— Какой танк? — не понял Акопян, а все четверо гэбэшников повернулись к Степану.
— Как «какой»? Да ты офуел, Акопян?! Стасов мой танк угнал, расфуячил его там, а это
ж моя продукция, е-мое! Он же на мне висит, этот танк фуев! Так что вы давайте — или подписуйте акт о приемке танка, а тогда фуячьте его, как хотите, или я должон этот танк забрать на фуй, пока его пацаны на улице до винта не разобрали. Я с завода не уйду, пока мне этот танк не вернут!— Так поезжай и забери этот танк сам! — гаркнул взвинченный Акопян.
— Во-первых, я три часа потеряю на трамвае за этим танком ездить, на фуя мне это надо — это раз! — не сбрасывал напора Зарудный. — Во-вторых, с завода сейчас фуй выйдешь! А в третьих, я без вас не поеду! Там в танке одной электроники на полмиллиона! Может, что и пропало уже, а мне отвечать?
Только теперь Акопян понял, какой спасительный выход подбрасывает ему Зарудный. Мгновенно погасив радостную вспышку своих больших карих глаз, он тут же выругался, словно в большой досаде:
— Вот еф твою беременную сардину! — и повернулся к гэбэшникам: — Извините, товарищи. Речь, действительно, идет о танке, который стоит миллион… — и тут же взял трубку внутризаводского телефона: — Алло, коммутатор! Акопян говорит. Директора завода!..
Через десять минут Акопян и Зарудный в сопровождении начальника заводского отдела технического контроля и трех офицеров КГБ выехали на двух служебных «Волгах» из ворот завода и направились той же дорогой, по которой полтора часа назад промчался Андрей Стасов в танке «Т-90». Сидя рядом с Зарудным на заднем сидении машины, Акопян сказал ему:
— Вовремя ты про танк вспомнил. Бутылка с меня.
Между тем, жена Стасова Ирина, неизвестно как покинувшая завод, шла по улицам к центру города. Скорей всего, и вахтер на заводской проходной, и прибывшие на «Уралмаш» гэбэшники просто не обратили внимания на эту простоволосую, без пальто и без шапки женщину, приняли ее за чертежницу или лаборантку, налегке выскочившую в соседний магазин за сигаретами. И теперь Ирина — по-прежнему в одном домашнем халате и тапочках на босу ногу — шла по промороженному городу, по обледенелым тротуарам и протоптанным в снежных сугробах пешеходным дорожкам. Люди удивленно оглядываясь на нее, провожали ее взглядом из окон трамваев и автобусов и, присмотревшись, замечали не только ее наряд, дикий для такой январской погоды, но и общую странность в ее фигуре, взгляде, походке.
Ирина шла по улицам, как робот, как бездушный манекен. Даже на переходах она не останавливалась и не мешкала, а шагала на мостовую, не обращая внимания на красный сигнал светофоров и не поворачивая головы на гудки автомобилей и трамвайные звонки. Ее глаза смотрели вперед, в одну точку, и не видели дороги, а ноги несли ее тело без участия мысли — ровным и механическим шагом. И именно это ее отрешенное движение заставляло людей не только уступать ей дорогу и оглядываться на нее, но и напрягать память — кто это?.. кажется, я где-то видел эту молодую рыжеволосую женщину?..
Кто-то попытался остановить ее — она не слышала. Кто-то в нерешительности увязался за ней — пожилая женщина, потом еще две помоложе…
Миновав незаконченное, а, точнее, брошенное строительство на том месте, где раньше был дом купца Ипатьева, в котором большевики расстреляли царя Николая Второго и его семью, Ирина вышла на центральную, имени, конечно, Ленина, улицу. За шестнадцать месяцев, прошедших со дня прогорбачевской демонстрации, здесь многое изменилось. Исчезли все пиццерии, «МакДональдс», пирожковые, исчезла яркая голоногая реклама и мальчишки-торговцы газетами, а также — по личному распоряжению нового первого секретаря обкома партии Федора Вагая — исчезла трамвайная линия. Зимний ветер гнал теперь по обледенелым тротуарам и мостовой только какой-то мусор — так выглядит место, откуда позавчера уехал последний цирк…