Ловушка времени

Слушая своего нового друга, я удивлялся необузданности нравов в закрепощённой старой Руси. Телесные наказания считались делом абсолютно житейским и воспринимались как норма обеими сторонами экзекуции. Кроме того, побить своего обидчика считалось вполне нравственным даже среди бояр, и потасовки среди неуживчивых благородных соседей случались не так уж редко. В выяснении отношений между господами, либо барином и крепостным, либо мужем и женой действовало только одно правило: бить можно, калечить нельзя. Впрочем, и оно часто нарушалось, так как в состоянии ярости или алкогольного опьянения люди себя попросту не контролировали. Вообще, с самоконтролем у них была беда. Мужчины, чувствуя возбуждение, могли наброситься на любую крестьянку или горожанку прямо на безлюдной улице или в поле, в лесу, на дороге… Женщины, как правило, воспринимали надругательство как унижение, однако по большому счёту относились к подобной дикости, как к горькой обыденности, не смотря на огромные риски, которым подвергалось в таких случаях их здоровье и даже жизнь. Недобровольные половые сношения принимались обществом, как досадная и опасная, но всё же неизбежная часть человеческого существования. Соборное уложение предусматривало мучительную смертную казнь за сексуальное насилие, но на деле доказать факт преступления при отсутствии свидетелей было совсем не просто. Защищены от опасности нападения, согласно рассказам моего друга, были лишь дворянки, их честь охранялась смолоду: они никогда не выходили из дому в одиночестве. Напасть на дворянку или боярыню посмел бы разве только сумасшедший, поскольку свидетельские показания в таких случаях были обеспечены. Дворянская жена могла принадлежать только своему мужу, который, следуя традициям и учениям церкви должен был её периодически поколачивать, но «не с сердца или кручины», а «с любовью и благорассудным наказанием», радея тем самым о спасении души своей и сохранении семейного очага. Должно было жену без вины не бить, а «казнить бережно, без усердия», не допуская увечий, с «благой» целью научить её покорности, «ибо муж над женою волен, а она в молчании ему покорятся должна» – и это бояре да дворяне. То, что происходило в крестьянских семьях и вовсе поражало своею дикостью: к барину на суд то и дело являлись крестьянки либо их матери и отцы с прошением усмирить буйного мужа или зятя, который «незаконно бьёт и мучит без вины» несчастную женщину, отчего у последней происходит слепота, глухота, главоболие, немочь рук и ног… Двоих мужиков, избивших своих жён до смерти в разгар семейной драмы, Михайло Васильевич, как пришло время, отдал в рекруты, поскольку они всё равно пьяны часто бывали и работали на барина плохо. А вот мужик Нефед, хоть и изжил жену свою, но в солдаты отдан не был, потому что оброк большой платит и «пахарь знатный». Хозяин только посёк его. Сами же крестьянки зачастую тоже не были ангелами, и несдержанные мужья поколачивали их то за пьянство, то за грубость, то за воровство (воровством называлась в ту пору супружеская измена)… И снова повторюсь, что всё описанное безобразие воспринималось тем обществом и каждым его членом, как тягостное, но нормальное течение жизни. Мне как адвокату, знавшему, что подобные вещи творят, как правило, люди с серьёзными отклонениями в психике, которым требуется изоляция от общества, всё услышанное было особенно удивительно.

Всю дорогу рассказ барина прерывался раздачей указаний и подзатыльников крепостным.

На вечерней заре, оценив, сколько собрано овощей и верно ли они отсортированы на добрые и порченные, хозяин повелел хорошие отнести в амбар и сложить, где Тихон укажет, а те, что не будут храниться передать Нениле-кухарке. Мы же с ним вновь вышли на откос и сели на траву полюбоваться вечерней зарёй.

Мной снова овладел вопрос – чем же я могу здесь заниматься, чтобы зарабатывать на жизнь и приносить пользу? По большому счёту я не умею ничего, кроме адвокатства, но адвокатура, как институт, здесь и вовсе не существует.

Отвечеряли (поужинали) отменно – здешняя еда мне нравилась, хотя она и была слегка недосолена, всё же имела превосходный вкус.

За ужином мой друг рассказывал о брате, с которым был дружен: Митрий жил Москве с женой и детьми, ему повезло избежать военной службы, зато он практически ежедневно ходил на государеву. Братья время от времени гостили друг у друга. И зимой, как только (отнележе – на местном наречии) ляжет санный путь Михайло ждал Митрия к себе.

Окончив ужин, как обыкновенно, молитвой, господин встал и, пожелав мне покойной ночи, отправился с Тихоном проверять все засовы и печати и запирать незапертое.

Я поднялся к себе.

Во дворе спустили собак, и те озабоченно забегали по территории. Из окна я увидел четверых мужиков с топорами, в обязанность которых, судя по всему, входила ночная охрана барской усадьбы.

Уснул мгновенно.

Проснулся рано. Спустился в столовую. Михайло как раз читал свою утреннюю молитву. Увидев меня – радостно обнял.

– После трапезы на покос поеду. Ежели желаешь, поедем со мною.

– Желаю.

– Да не изволишь ли верхом ехать? Ты, верно, – всадник. Сам с ногой немочной более не сажусь на коня.

– А нет! – поспешил отказаться я. – У меня тоже… немочь такая… в спине… в последние дни, что боюсь верхом ездить…

– Ох, беда! В вечеру в мыльню пойдём, так тебя там Тихон попарит. Знатно парит! Отпустит спину твою.

Вскоре мы уселись в колымагу, запряжённую парой гнедых, и, глотая дорожную пыль, отправились в поле.

– Мужицкая мыльня, – указал мне на одинокое деревянное строение барин, когда мы выехали из деревни, – батюшка построил. В тот год мужиков много померло от черевухи, так батюшка выстроил для них мыльню, дабы чисты были, и болезни к ним не приставали. Сам строил, мужиков здоровых доволи не было. Повелел всем мыться во всякую субботу. Отнележе не было у нас черевухи.

Поле было огромное. Покос шёл вяло. Скошена была лишь небольшая часть. Большинство крестьян и крестьянок сидели с лопухами на головах и по очереди попивали воду из кувшинов.

– Вот они, бездельники! – крикнул Михайло. – До полудня долго, ан вы уж сидите, лежни!

– Роса сошла, батюшка-барин, – ответил один из крестьян.

– Да и жар, – промычал другой.

– Полно! Жар! Беритесь за серпы!

Мужики нехотя повставали с мест и продолжили косить, согнувшись в три погибели.

– Послушай, а отчего же они у тебя серпами косят?

– А чем же?

– Так они до зимы не управятся. Хоть бы косы им дал.

– Косы есть. Две. Вон Илюшка и Зосимка ими косят.

Два мужика, и в правду, косили косами, но таким короткими и кривыми, что работать им приходилось почти так же согнувшись.

– Дело не скорее спорится, – подытожил барин.

– Ещё бы! Дай им длинные косы. И я тебе Христом Богом клянусь, что скосите всё поле за два дня.

– В два дня? – Михайло недоверчиво посмотрел на меня.

– Да я сам той косой косил у себя в деревне. Уж знаю, о чём сказываю! – это была чистая правда. В детстве и юности я целые лета гостил у деда в деревне. Мы были очень дружны с ним и проводили много времени вместе, хотя и друзей у меня тоже хватало: деревенские мальчишки, городские «понаехавшие», но дед был мне очень близок. Лето – моё любимое время с малолетства. Старик научил меня ухаживать за огородом, косить, убирать траву и урожай, рыбачить, собирать грибы, плести корзины… Да много ещё чему, что мне было интересно, но вовсе не пригодилось потом во взрослой жизни…

Тем временем Михайло Васильевич задумался над моими словами.

– В два дня, сказываешь… Дожди грядут… Пойдём-ка в домницу к Титу-кузнецу, Алексаша, поведаешь ему, что выковать надобно. Дело ведь! Неужто в два дня?

– Верно. У тебя, я вижу, десятка три косарей, так если они станут косить не в наклонку, как сейчас, и не в охапку траву срезать, а большой размах косой делать, так точно за два дня управятся.

– Сие чудо было бы! Страшусь я, что рожь не уберём до дождей.

Огромный Тит валялся возле кузницы и громко храпел.

– Вот он лежень. И печь не топлена. Видно, и делать неча. Али скосил уже всё у себя?

– Барин, что ли? – кузнец пробудился и тупо уставился на нас.

– Барин и есть.

Крестьянин медленно поднялся:

– Чего изволишь, барин?

– Аль у тебя работы нет?

– Неча. Как есть неча. Сани Аваакумовы ещё третьего дня исправил, да их мужик Аваакумов забрал уже. Лошадей подковал, как и велено было: и гнедую и пегую. И затвор для мыльни давеча сделал…

– Так вот Александр Петрович тебе нынче работу задаст.

– Нужно сделать косы с длинной прямой рукоятью, чтобы ручка была посредине. Сумеешь?

– Коса-литовка, – ответил Тит, почесав живот.

– Литовка? – удивился я, – Стало быть уже есть такие косы?

– Есть одна, – кузнец снова почесался, – тута она. Отнележе старый барин захворал, так тута она и лежит. В углу. Пожелал было барин ту косу изведать, да телегой незнамо кто на неё наехал и переломил. Велел было барин исправить её, да занемог, а там и я захворал, так она тута отнележе и есть…