Ловушка времени

– Послушай, Михайло, дело, конечно, твоё, но ртуть – ядовитый металл, её токсичные пары накапливаются в организме и отравляют…

Мой друг смотрел на меня теми глазами, какими смотрят на иностранца, когда он в процессе разговора переходит на свой язык и становится непонятен собеседнику.

– Я имею ввиду, что в Англии, – попытался перевести я, – живое серебро почитают ядом и не держат в доме.

– Вотще, чудодейную силу оно несёт, – барин бережно отправил «магическую» субстанцию в мешочек, снова залез на скамью, снова трижды перекрестился, и вернул оберег на место.

Я вспомнил, что, если разобьёшь ртутный градусник в квартире, следует немедленно вызвать МЧС. Капли же его серебряной воды хватило бы на двадцать градусников, и она мирно хранилась в доме десятилетиями, а может, и столетиями. Стоп! Иконы стоят в каждой горнице, стало быть, и в моей тоже лежит такой кусок ртути! Надо будет убрать его куда подальше. И как только человечество не вымерло при такой медицине! Я читал, что Иван Грозный усиленно лечился ртутью, но, что весь народ занимался подобным самолечением, не знал. Какова была бы продолжительность жизни человека в эти века, если бы он не был так невежественен?

– Послушай, Михайло. Вот ты жалуешься на звон в ушах – так это вполне может быть влиянием ртути, то есть живого серебра.

– Вотще баешь, Алексаша, – слегка обидевшись, возразил хозяин, – да и грешно: серебро святое, ниже от лукавого. Грешно тебе. А в ушах звон – от ранения. Отнележе и звенит. Экий ты!

Мой друг зевнул, погладил живот и произнёс:

– Ну, а теперь почивать. После работы много будет: гряды полоть, морковь копать, малина не собрана, берсень варить надобно…

– Когда же крестьяне СВОЙ надел убрать успевают?

– До темна доволи времени. Где работно, там и густо, а в ленивом дому пусто, – он снова зевнул. – Сечь их поболе надобно лежней. Завтра бабий праздник – петь да плясать в вечеру станут. Пойду спать, сон морит.

Вернувшись в свою комнату, я лёг на постель и тоже сморился дремотой.

Дремал недолго, не имел привычки спать днём. В доме всё ещё слышался чей-то храп, причём храпели наперебой несколько голосов.

Я сел за стол и попытался припомнить всё, что мне известно о времени правления Петра Первого, чтобы иметь побольше представления о том, где я нахожусь. Однако знания мои составляла в основном информация о его трудах на поприще внешней политики, да и то я не мог точно вспомнить, когда окончилась русско-турецкая война и началась война со шведами. Впрочем, я отчего-то точно знал, что ништадтский мирный договор со Швецией подписали в 1721 году, а значит, война с ней сейчас (в 1717 году) ещё не закончена. Тут же мне в голову пришло то обстоятельство, что Петр утвердил пожизненную военную службу для всех годных мужчин. Сей факт являлся каким-то невероятным проявлением безграничной монаршей власти над жизнями своих подданных и абсолютной бесправности этих подданных, а теперь, когда мне открылась истина об ужасных условиях той службы, я был просто потрясён ничтожностью человеческой души в глазах Петра Великого. За международный авторитет своей страны он, не задумываясь, платил сотнями тысяч жизней своих соотечественников, большинство из которых гибло от болезней и антисанитарии, а не на поле боя. Хотя, насколько я помнил, значительное превышение небоевых потерь над боевыми являлось нормой для армий всех стран начала XVIII века. По сути, в те времена, уходя на военную службу, дворянин или крестьянин осознавал, что отныне у него есть только два пути: либо вся оставшаяся жизнь его (скорее всего, короткая), пройдёт в лишениях, голоде и жестоких сражениях, либо он таки вернётся домой, но уже калекой (как мой друг). Альтернатива прожить спокойную трудовую жизнь была только у счастливчиков, определившихся на гражданскую службу, чему в петровскую эпоху не благоприятствовали постоянные войны с иноземцами.

– Важно ли почивал? – заглянул ко мне мой друг.

– Важно. Тебя работа ждёт?

– Пойду прежде Ефимку высеку, – потянулся барин. – Тихон, Зосиму кличь.

– За что ты его сечь будешь?

– За то, что лежень и за скотиной не смотрит. Давеча две коровы его на барский овёс вышли да вытоптали едва ли не четверик овса.

– Неужели сам посечёшь?!

– Человек раболепный сделает. Зосима сечёт моих бездельников, ему сие повадно.

– А, может быть, стоило бы просто оштрафовать?

– Жалился, будто денег сейчас не имеет, так я ему долг записал да высеку.

Зосима и Тихон уже стояли у крыльца.

– За Ефимкой послал? – и получив утвердительный ответ от холопа, барин снова похлопал себя по животу. – Пойдём на конюшню.

Ефимка, пришедши, снял с себя рубаху и улёгся на скамью:

– Вели казнить, барин, – покорно пробурчал он.

Господин подал знак конюху, и тот начал сечь своего собрата плетью, что называется, от души. У меня создалось впечатление, будто Зосима испытывал личную неприязнь к наказываемому.

Удары сыпались на спину несчастного один за другим, рассекая кожу. Ефимка, сжавши зубы и зажмурив глаза, молча обнимал скамейку.

– Да сколько же это будет продолжаться?! – не выдержал я.

– Пожалуй, доволе! – скомандовал барин.

– Прощения прошу, батюшка-барин – промычал наказанный, вставая с места экзекуции.

– Ступай, да напредки вели ребятам своим за скотиной смотреть со тщанием. По осени взыщу с тебя всё вытоптанное.

Крестьянин поклонился, морщась от боли, надел рубаху и пошёл восвояси.

– И часто ты сие наказание практикуешь? – спросил я.

– И седмицы не проходит, чтобы не посечь кого.

– Каждую неделю?! И они не уходят?

– Бог с тобой! Приходят только, – улыбнулся Михайло Васильевич, – Из гулящих завсегда кто-то просится – с тяглом у меня не бедуют. Переверстку тягла чиню я не часто: в один год раз да с мирского приговору; дабы бедных не отягчать, недоимку на всех располагаю; не лютую – добрый барин, жалею их. Прежде по молодости я поболее норовист был: всё батюшку вопрошал, отчего тот мужиков крепче не казнит за леность, за пьянство да за драки – всё мне не доволе казалось. А батюшка молвит: «Все мы, Михайлушко, одним Богом созданы, плоти одинакой. Негоже с теми лютовать, над кем ты Богом господствовать поставлен». Не разумел я в ту пору сказанного. А на службе постиг: все холопы перед Богом и царём; пред нуждою, пред гладом и мразом равны все души человеческие. И я, и Тихон – через одно прошли на службе ратной. Понеже жалею их и казни для них лишь две справляю: плеть да в солдаты.

– В солдаты неугодных отправляешь?

– Сего они поболе боятся.

– Ещё бы.

– В нынешний год некого отдать: все мужики благие. А избрать одного надобно.

– Только одного?

– С двадцати дворов – один рекрут. Моих-то дворов поболе будет, да я мнози утаил – писца подмазал. Добрых работников имать царём велено – так кто же мне останется?

– Стало быть, ты так заодно и крестьянам налог уменьшил – считают ведь по дворам; получается, чем меньше дворов писец записал, тем меньше налога следует к уплате, – тут я вспомнил, что именно Петр Первый изменил подворную перепись населения на подушную: обнаружив значительное уменьшение количества дворов в сравнении с предыдущей переписью, он повелел пересчитать всех мужиков по головам и назначил налог с души. Таким образом, в ближайшие годы моего друга и его крепостных в особенности ждал неприятный сюрприз, хотя… уверен, что и для подобного сюрприза у них найдётся решение.

– А вот Володимеров не подмазал писца, так оный ему и пустые дворы жилыми записал!

– Похоже, альтернативы у вас просто нет.

Мы вышли в сад и направились к длинным грядам овощей и зелени. На них уже трудились крестьяне и крестьянки, разумеется, без особого рвения, однако барин остался доволен.

– Девки запели, – мы услышали разноголосую песню, – в малиннике. Пойдём – любо глядеть.

В малиннике пела дюжина девок и столько же ребятни (мальчишек и девчонок лет семи-одиннадцати) – все с кузовками и корзинками собирали ягоды.

Михайло загляделся на одну статную девушку с толстой светло-русой косой.

– Зараза-девка!

– Хороша! – согласился я с ним.

– Ежели тебе коя приглянется – бери любую, – огорошил меня хозяин, – окромя Дарьи.

– В смысле, бери?

– Тешься.

– А сам ты часто так утешаешься?

– Нет, не падок на мужичек. Только у Агафьи дитё моё, а боле никого не облагодействовал. Агафья, ух, какая была!

– Дитё твоё? А оно не с тобой живёт?

– Знамо, с матерью. От холопки дитё – холопское. Я Агафью в тот же год за чеботаря покойного выдал, добром одарил. Она с ним ещё троих детей прижила. А в дождливый год помер он, так Агаша с ловчим сошлась. Сказывают, будто и двое младших у неё от ловчего, стало быть, ещё при муже она с ним забавлялась, а народ баял про снохача…