Ложится мгла на старые ступени

Первым, по-соседски, приходил Сумбаев, капитан (и нам, и взрослым он велел называть себя не по имени-отчеству, а именно так), еще когда на бревнах после лапты сидели мы. C нами он любил разговаривать, кажется, больше - мы не смеялись, когда он рассказывал: "Слышим - мотор. Броневик белых! Я загибаю левый фланг, шашки наголо, в атаку - рысью - марш!!!"

Себя Сумбаев именовал ветераном пяти войн. По возрасту не сходилось, и Генка Меншиков, помнивший наизусть все, относившееся к войне, как-то отважился:

–  Товарищ капитан, а какая пятая?

–  Какая? Считай: русско-японская - Цусима, оборона Порт-Артура, слыхал? Загибаем второй палец: та германская, третий: гражданская, потом - финская и - вторая японская. Ну?

Антон только что прочел замечательный роман "Порт-Артур" и тоже помнил дату. Как же Сумбаев мог успеть?..

–  Вижу, сомневаешься, - капитан уставил указательный палец в сторону Антона.
– Бухгалтеришь: сколько годков мне было. А хоть бы и пять! Мой отец, штабс-капитан Сумбаев - участник обороны, Георгиевский кавалер. Я в Порт-Артуре и родился. Японцы били не слабее, чем в эту войну. Знаешь, какие калибры были на их крейсерах? То-то, не знаешь. А шестнадцатидюймовый снаряд не разбирает, солдат ты или титьку сосешь.

Сумбаев преподавал военное дело в техникуме. На первом месте у него стояла строевая подготовка, гонял студентов по двору часами, до изнеможенья; группы менялись, со всеми он маршировал сам, но был всегда подтянут и свеж. Директор, если ему нужно было выйти в сортир, старался поймать момент, когда капитан уводил своих питомцев на пятачок за здание маминой химлаборатории, где, я не раз видел из ее окон, отрабатывал с ними ползание по-пластунски. Но старый солдат ориентировался мгновенно:

–  По направлению - к одинокой фигуре - товарища директора - бегом - марш! Смиррна! Равнение на середину. Товарищ директор Чебачинского горно-металлургического техникума! Студенты первой группы второго курса вверенного вам учебного заведения отрабатывают строевую подготовку на плацу. В списочном составе группы значится…

Директор с тоскою поглядывал на дощатый домик в углу двора, но прервать военрука не решался.

–  Из них участников Великой Отечественной войны пять. По состоянию здоровья как инвалиды войны третьей группы военную подготовку не проходят трое. На занятии отрабатывется прием "на пле-чо!", а также передвижение по-пластунски.

Это была вторая любовь капитана: студенты ползали в любую погоду, вставали грязные, отказники наказывались строго. Третьей любовью было рытье окопов. Рыли лежа, саперными лопатками, комплект которых из восьми штук принадлежал лично капитану и которые он, зачехлив и обвязав шпагатом, после занятий уносил домой. Копали ячейки и полупрофиль, и капитан очень сожалел, что нет времени на окопы полного профиля. Рытье окопов вообще не входило в программу, но Сумбаев смириться с этим не мог.

–  Что за солдат без окопа! Вон в педучилище (там работал его конкурент капитан Шарпатый) все в аудитории сидят да схемы чертят. А мои орлы - хоть сейчас под огонь, в бой, в атаку!

Похоже, что это было действительно так.

Долго усидеть на бревнах он не мог, вскакивал и тыкал пальцем - в Антона как самого внимательного или в Генку Меншикова как наиболее подкованного по военной части:

–  Марш-бросок. Шинели в скатках. Вдруг - дождь. Какую команду дает ротный?

–  Накройсь!
– Генка тоже вскакивает, так как к нему обращается старший по званию.

–  Ошибка! Это - про головной убор. Ты хотел сказать: скатки раскатать!

–  Хотел.

–  А шинель намокнет? Чем ночью укрыться? Она - одна на все про все.

–  Тогда не раскатывать.

–  Гимнастерка вымокнет. Что лучше: сухому спать под мокрой шинелкой или мокрому - под сухой?

Генка оторопело смотрит на Антона, Антон на Генку.

–  Раскатать!
– с торжеством говорит капитан.
– Русское шинельное сукно чтобы промочить, полдня проливному дождю идти надо.

–  Вопрос другой: как располагаются солдаты второй линии в двухшереножном строю?
– Сумбаев вглядывается в каждого из нас своими пронзительными серыми глазами и сам же отвечает: - Строго в затылок. А какая дистанция между линиями в многошереножном строю? Один шаг! Вопрос последний и главный: как надо равняться в шеренге?

Это знал и я:

–  Видеть грудь четвертого человека.

–  Точно. А что было записано в армейском уставе сто лет назад? Видеть грудь третьего человека. Смекаете, в чем разница?

Генка, может, и смекал, я - нет, не знаю до сих пор. Остальные сведения очень пригодились (сведения все когда-нибудь пригождаются, ненужных не бывает): на занятиях по спецподготовке в университете подполковник Бицоев однажды задавал точь-в-точь те же вопросы, и я поразил его своей строевой эрудицией.

Подходил егерь Оглотков, бывший минер, танкист Крысцат, сапер-шофер, или шофер-сапер ("и так и так верно!") Кувычко. Антон знал: опять начнется спор, солдату какого рода войск опаснее всего. Когда зацвели огурцы, сошлись на том, что связисту, таскавшему катушку. Поражались, что Антонов дядя остался жив и даже не был ранен. "Небось в штабах ручку крутил". Антон в тот же вечер передал это дяде Лене. "Их бы. В мои штабы". Антон воспользовался случаем и спросил, знает ли дядя про героя-связиста Титаева, о котором есть в очень интересной книге о комсомольцах - "Идущие впереди", автор Гуторович. Дядя не знал, и Антон прочел ему наизусть: "Порвалась связь. Линейный надсмотрщик Титаев был послан исправить повреждение. Ночь. Мороз. Вьюга. (Это место особенно нравилось.) Нужно проползти в глубоком снегу вдоль окопов жестокого врага. Когда комсомолец нашел обрыв, его трижды ранило. Умирая, он последним усилием схватил оба конца оборванного провода и зажал их в зубах. Связь возобновилась". Дядя Леня покачал головою: "Вряд ли. Контакты. Сместятся". Антон очень огорчился.

Приходил на бревна и Петя-партизан. Его все уважали: из брянских лесов он привез ящик гранат (ими глушил на озере рыбу) и - шел слух - много чего еще; Генка клялся, что партизанский сын Мишка показывал ему трофейный "Вальтер". Нас, говорил Петя, в деревнях недолюбливали. После немцев кое-какие продукты еще оставались, партизанам же надо было отдавать все, подчистую - свои, защитники, и не спрячешь, знают, где искать. У нас один был, большой спец. Я, говорит, продотрядовец, еще во время продразверстки изымал, знаю, куда ховают… Постоят в деревне партизаны, немцы придут - сожгут за это деревню. А там бабы, дети, с собой в лес их не брали. Почему? Чтоб не обременяться, не терять мобильность. Раз отбили группу евреев - тоже больше старики, женщины - так тоже с собой не взяли. Потом их всех постреляли, свои же.

–  Как свои?..

–  А очень просто. У карателей только офицеры были немцы. Остальные - наши: русские, хохлы, литва… Те, кого мы разбили, потом вернулись и наткнулись на евреев, которых мы бросили. И тоже не взяли - расстреляли тут же и даже не закопали.

–  Чего ж все шли в партизаны?
– интересовался Крысцат.

–  Сам мало кто шел. Мобилизовывали - все равно как в Красную Армию… Много вранья про партизан.

–  А про армию мало?
– вмешивался Кувычко, навсегда обиженный на власть за то, что сначала уволили из вооруженных сил, а потом посадили его отца, кавалера трех георгиевских крестов, полученных в царской армии, каковой факт он преступно скрыл.
– Ты много читал про заградотряды, про приказ 227?

Крысцат считал: приказ правильный, военная необходимость.

–  Военная-о..енная! Потому что тебя не касалось! Сидел в своей железной дуре, сам черт не брат, куда хочу - туда ворочу! пэтээрами заградников не комплектовали. А пехота или наш брат, шофер? Только увидят - хохотальником в ихнюю сторону повернулся, тут же очередями, из пулеметов, сначала настильно, поверх, а не развернулся обратно - пеняй на себя… Хохотальник - радиатор, - пояснял Кувычко, видя, что Антон открыл рот, и догадывался верно; фронтовики сразу после войны вообще отличались большой сообразительностью; потом стали как все.