Ложка

Колетт считает, мне нужно провести в постели еще один день.

— Optimum medicamentum quies est, Серен. Отдых — лучшее лекарство!

Завтракая холодным ягодным супом, я прошу Пьера № 2 сходить к Пьеру № 3 и принести мне письмо для вычитки, чтобы я не умерла со скуки, валяясь в кровати.

Он выполняет мою просьбу и вскоре возвращается с листочком, вложенным в элегантную подставку для тостов. Я со смехом разворачиваю листок и вижу, что письмо адресовано некоей Вере Лоу, доктору социологических наук, работающей в Манчестерском университете.

Как я и думала, журналист отменно владеет английской грамматикой. Моя редактура минимальна — исправляю последнюю букву в слове phenomenology [38] и три ошибки в согласовании, а также подчеркиваю слово sabbatical, которого прежде нигде не встречала.

Из текста я узнаю, что Пьер № 3 написал статью «Оперение кайенских колибри, или Почему политика нормализации, блестки и пиромания нам не страшны».

Надеюсь, он переделает заголовок.

Статья опирается на открытия Веры Лоу, автора диссертации «Положительное воздействие появления экзотических птиц на жизнь манчестерского рабочего класса во время рецессии 1956 года». Еще одно длиннющее название. Журналист надеется, что Вера Лоу, с 1967 года не выпустившая ни одной публикации, согласится с ним встретиться.

38

Феноменология (англ.).

Письмо содержит краткую автобиографию. Родился в Лионе в 1961 году, так-так… ага, ему двадцать четыре, то есть на шесть лет больше, чем мне. Получил высшее образование в сфере политологии, время от времени пишет статьи в «Либерасьон», две его исследовательские работы, «Акты мятежа в центре Нантского товарищества» и «Музыкальная контркультура на фоне кризиса просвещенческого и политического нарциссизма», были опубликованы в «Прогресс», а в настоящее время он находится в sabbatical и пишет третью работу — про кайенских колибри. Его послужной список впечатляет и пугает одновременно — судя по всему, в моем возрасте Пьер Онфре уже знал, кем хочет стать.

В гостиной зажигается ослепительно яркий свет. Колетт подбегает ко мне и прижимает к моему уху телефонную трубку.

— Привет, Серен, звездочка моя!

— Мама?

— Как ты там, родная? Колетт сказала, ты лежишь с высокой температурой.

— Вы с ней говорили?!

— Да, и она показалась мне очаровательной.

— Когда? Как? Почему?

— Ты что, в полицию работать устроилась? Вчера. По ее словам, повода для беспокойства нет, но…

— Ты разговаривала с ней по-французски?

— Э-э, скажем так: мы нашли общий язык.

Радостный смех. Я счастлива, что мама и Колетт понравились друг другу. Люблю строить мосты между нациями.

— Мам, что такое sabbatical?

— Красивое слово, правда? Это академический отпуск. Перерыв по собственному желанию.

— Перерыв? В чем?

— Ну, например, в работе.

— Так у меня сейчас sabbatical?

— У тебя каникулы. Хотя и sabbatical тоже, ведь ты на время рассталась со своей обычной жизнью.

— Хм…

— Смысл в том, что во время такого перерыва человек старается что-то предпринять. Допустим, написать роман, выучить китайский, пересмотреть свою жизнь и прочее в этом духе.

— Пересмотреть свою жизнь?

— Да. Я теперь и сама беру sabbatical — гуляю, хожу в музеи, подвожу итоги…

— Да, да, знаю.

— Иногда просто сижу одна в своей комнате и читаю…

— Я еще раз перекрасила холл в более чистый голубой цвет, так интереснее смотрится. Алло, Серен, ты меня слышишь?

— М-м-м-х.

— Ты плачешь, родная?

— Почти.

— Ох, сердечко мое.

Секунд десять мама молчит.

— Тебе лучше?

Глупо качаю головой. Словно услышав это, мама говорит, что любит меня, что они все по мне скучают и что дела у них идут отлично. Еще она советует мне побольше бывать на воздухе в хорошую погоду.

— Не валяйся в постели дни напролет, иначе твои биоритмы собьются!

Дно воздуха

Встречая меня на крыльце домика, Пьер Онфре спрашивает, здорова ли я. Отвечаю утвердительно и сообщаю, что внесла правки в его письмо. Разговариваем мы, как обычно, по-английски. Я добавляю, что не уверена в правильности написания слова phenomenology — по-моему, оно должно заканчиваться на букву «У».

— Как и многие другие вещи, — отзывается он. Смотрю на него с недоумением.

— Это каламбур. Y как why? [39]

Пытаюсь посмеяться, но голос звучит фальшиво. Собеседник уходит в дом, оставляя дверь распахнутой. Я стою снаружи, он находится внутри. Полистав увесистый словарь Харрапа, Пьер кивает:

— Phenomenology. У на конце. Хочешь кофе?

— Нет, спасибо, я не пью кофе.

— А бокал вина?

Не обращая внимания на иронию в его голосе, я спрашиваю, чему посвящена статья — политике или орнитологии.

39

Буква «Y» в английском алфавите и слово why (почему) читаются одинаково.

— Птицы, кайенские колибри — это метафора!

— Метафора чего?

— Изменения парадигмы.

Смотрю на него с еще большим недоумением.

— Рассвет, зима, пригород Манчестера, — монотонно, будто читая прогноз погоды, поясняет журналист. — Человек отправляется на свою нудную работу. Несясь по улице, чтобы успеть на автобус, краем глаза наш герой замечает экзотическую птицу! Это кайенская колибри. На крыше остановки сидит еще одна колибри. И тут мир словно замирает! Человек начинает думать по-другому, он восстает против эксплуатации своего труда, признает посредственность своего начальника. Он прекращает капитуляцию! В этом, Серен, и состоит главная мысль: нечто новое появляется в нашей жизни, и мы вдруг ставим все под сомнение…

Он умолкает, переводя дух, а я уточняю:

— Это хорошо или плохо?

— Что именно?

— То, что мы ставим все под сомнение.

— Не просто хорошо, а великолепно! По мнению доктора Лоу, появление колибри в Манчестере изменило поведение сотен рабочих. Вместо того чтобы пресмыкаться перед шефами, они устроили забастовку и…

— А кто такие пироманы, о которых говорится в статье?

— Политики. Хозяева предприятий. Телевидение. Кюре. Они сжигают нашу способность к размышлению и транжирят наши деньги. Кстати о деньгах… — Пьер достает из кармана десятифранковую банкноту и протягивает ее мне. — Спасибо за редактуру.

Я твердо отказываюсь. Он, кажется, все понимает. Приятно, что не нужно отстаивать свое решение.

Молчание затягивается. Я заглядываю внутрь дома.

— Зайдешь в гости?

Если не считать тарелок в раковине и ротангового кресла в углу, вся жизнь обитателя этого дома, похоже, сосредоточена вокруг письменного стола. На нем чашки, документы, книги и, конечно, шумная пишущая машинка. Журналист кивает на ванную, но я туда не захожу (терпеть не могу, когда кто-то осматривает мой собственный санузел, и стараюсь без крайней надобности не заглядывать в чужие). Перевожу взгляд на стремянку, приставленную к отверстию в потолке.