Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Мостки приводят нас на искусственный островок, занятый грузом, кранами и вагонетками. На главной набережной у бухты теснятся ларьки, торгующие лапшой, рыбой, ножами и сушеными ящерицами. Наш путь — к горе Фрейзер, за деревья. Мартышки преследуют нас, вырывают из рук мешки с бананами, взбираются на тележку, пытаются вскрыть багаж. Рит бросает в них камнями.

Закатные лучи падают сквозь деревья, словно в небе сияет сам Будда. Герда семенит рядом со мной, держась за мою руку. Вдруг она нагибается и поднимает что–то с земли. Это скарабей, панцирь его отливает бирюзовой зеленью, но из него выползают муравьи. Я слушаю их.

— О, Герда, это настоящее сокровище. Сохрани его, о’кей?

Там, куда мы уходим, ничего подобного не будет.

Вот и похожий на железнодорожный вокзал сингапурский терминал, врытый в скальный выступ. Он зияет пастью, заглатывает нас. Бетон смягчен ширмой свисающих ветвей — традиционно и со вкусом, думаю я, пока, коснувшись, не обнаруживаю, что они отлиты из пластика.

Это Сингапур, потому все здесь делается безупречно. «Зарегистрируйтесь! — призывают вывески на десяти языках. — Вдохните воздух роскоши».

Нас приветствуют красивые консьержки в серо–голубой форме. Одна спрашивает:

— Вы — семья Сонн?

Она такая же миленькая, какой будет когда–нибудь Герда, — лицо всех наций, улыбающееся, полное надежды на то, что еще можно сделать что–то хорошее.

— Я здесь для того, чтобы принять вас и позаботиться о вашем удобстве. — Она наклоняется, заглядывает в глаза Герде, но что–то в них заставляет ее запнуться, улыбка гаснет.

Краска с губ женщины, как бывает в кошмарах, вдруг расползается вверх, по всему лицу, словно Герда ранила, порезала ее.

Теперь глаза консьержки печальны. Она вручает Герде пакетик с нарисованным клоуном и цветной воздушный шарик. Герда держит подарки вверх ногами и морщится.

У консьержки для всех детей есть подарки, чтобы занять их, пока родители стоят в очереди. Содержимое отвечает возрасту и полу. Рит всегда относит себя к гикам — это шутка, но он получает пакет для гиков. Сотрудники терминала проанализировали его одежду и бренды. Я размышляю над странным совпадением: отец дал мальчику мое имя, только он — Рит, а я — Чаннарит. Он никогда не зовет меня отцом. Агнет обращается ко мне «Чанна» — изредка.

Красавица консьержка берет у нас бумаги и говорит, что сама сделает все, что нужно. Наша тележка прощается и скрипит за ней, на проверку багажа. Я рад, что она уехала. Меня раздражал ее приглушенный счастливый голосок. И ее мордочка игрушечного кролика.

Мы ждем.

Другие консьержки движутся вдоль разгороженной бархатными канатами очереди, предлагая с тележек воду, зеленый чай, питахайю и шардоне. Сколько бы мы ни заплатили, все мы, по большому счету, досье в процессе обработки. Мое упавшее сердце подсказывает, что Агнет вышла за меня, чтобы попасть сюда. Ей нужно было оплатить билет.

Никто нам не лжет, даже мы сами. Это больше, чем ложь; это похоже на миграцию животных, нас захватило что–то, чего мы сами в себе не понимаем и никогда прежде не сознавали.

Вдруг мое сердце твердо говорит: пришельцев нет.

Пришельцы — всего лишь предлог. Мы хотим что–то сделать, как хотели строить небоскребы. Это нового рода мечта, нового рода горе, обратившееся внутрь, но это не моя мечта, и я не думаю, что это мечта Герды. Она слишком сильно стискивает мою руку, и я знаю, что ей известно то, чего не выскажешь словами.

— Агнет, — говорю я, — вы с мальчиками идите. Я не могу. Не хочу.

На ее лице мгновенно возникает ярость.

— Я так и знала. Мужчины всегда так поступают.

— Я не привык быть мужчиной.

— Это все равно. — Она выхватывает у меня Герду, которая снова начинает плакать. Слишком часто ее увозили, слишком внезапно, слишком решительно. — Я знала, что будет какой–нибудь ужас.

Агнет гневно смотрит на меня, как будто на незнакомца, как будто впервые видит. Нежно привлекает Герду к себе, укрывая от меня.

— Дети уходят со мной. Все дети. Если ты хочешь, чтобы тебя взорвали пришельцы…

— Пришельцев нет.

Может быть, она меня не слышит.

— Все бумаги у меня. — Она имеет в виду документы, которые удостоверяют наши личности, дают нам право войти в собственную дверь и доступ к банковскому счету. В руках у нее всего лишь билетики с голограммой. Она нервно, отрывисто поправляется: — Все бумаги у них. Герда — моя дочь, они отдадут предпочтение мне.

Она уже думает о судебном разбирательстве, и она, конечно, права.

— Нет пришельцев, — повторяю я. — Нет причин уходить.

На этот раз она понимает. Слышно, как люди вокруг выдыхают. Толстый тамил, который, может быть, устал взрывать других людей, говорит:

— Что же, вы думаете, все правительства нам лгут? Просто вы перетрусили.

Агнет смотрит только на меня.

— Давай. Уходи, если хочешь!

В ее лице ни любви, ни терпения.

— Людям понадобились пришельцы, и они в них поверили. Но я не верю.

Герда плачет без единого звука. Ее лицо спокойно, но я никогда не видел, чтобы из глаз лилось столько воды: она льется, густая, как суп из ласточкиных гнезд. Агнет скрестила руки у нее на груди и целует девочку в лоб. Она что же, думает, я собираюсь украсть Герду? Консьержка вдруг, тихонько приговаривая, опускается на колени. В одной руке у нее розовый металлический мишка, который шипит, незаметно делая Герде укол.

— Ну вот, все прекрасно! — Консьержка смотрит на меня с ненавистью. Она возвращает Агнет зарегистрированное уведомление, светящееся и благоухающее. Но удостоверения личности остаются у них — чтобы мы никуда не делись.

— Спасибо, — говорит ей Агнет и выпячивает подбородок в мою сторону.

Тамил зло улыбается.

— Видали идиота? Напугал малышку.

— Дурак не может взглянуть правде в глаза, — говорит кучка объединенных в сеть малайцев дружным хором.

Мне хочется вернуться в лес, как Тарзану, но это другое желание, другой сон.

— Почему вы не даете уйти нам, остальным, если даже сами не хотите? — говорит мультиполый с широкой остекленевшей усмешкой. Что же это, он–она думает, я могу им помешать? Мне видится, что он–она отыгрывается за целую жизнь в пренебрежении. Его–ее вмешательство, пусть запоздалое, трусливое и глупое, вызывает одобрительный ропот, чего он–она и добивается.

Я словно режу под корень собственное сердце, но оставить Герду не могу. Не могу оставить ее одну здесь, внизу. Нельзя, чтобы ее второй раз бросили. Они ее усыпили, оглушили наркотиком, мир плывет вокруг нее, мутные глаза съехались к переносице, но мне все же чудится — она ищет меня взглядом. Мы с нею на уровне пения крови в жилах понимаем друг друга.