Лучше лизнуть, чем гавкнуть (сборник)

Одним из ярких коллег, который на первых шагах поддерживал меня своими советами и жёстко критиковал при неудачах, был Лев Борисович Штейн. Я обратил на него внимание, когда в первые же дни работы увидел в коридоре группу мужчин и женщин, окруживших стоящего в центре человека. Небольшого роста, пожилой мужчина с чёрными, нет – очень чёрными, излучающими какую-то колоссальную энергию глазами, с приплюснутым, искривлённым носом и словно помятыми ушами, с тёмными, тронутыми сединой волосами энергично и громко что-то разъяснял.

Когда я подошёл ближе, то услышал следующий пассаж:

– Зачем вы мне рассказываете, что перед вами стоят вопросы? Вопросы надо ре-шать! А стоять должен х** (простите, но из этой песни слов не хочется выбрасывать)!

Лев Борисович в выражениях не стеснялся. Сознаюсь, я имел немалый запас ненормативной лексики, но он жил несколькими этажами выше.

В этом я убедился, познакомившись с ним поближе, так как наши кабинеты оказались рядом, и его могучий голос слышен был всегда при разговорах по телефону или производственных разборках.

– Лев Борисович, почему вы говорите так громко и так эффектно материтесь? – спросил я у него, когда наше общение стало более тесным. Мы часто общались, короче – прониклись друг к другу.

Он внимательно посмотрел на меня, потом на часы и после длинной паузы изрёк:

– Заканчивается рабочий день. На такие «умные» вопросы я могу отвечать только за бутылкой коньяка высшего качества и выдержки с соответствующим закусоном. Если ты готов выполнить это техническое задание, то в твоём распоряжении тридцать пять минут и гастроном напротив. Только при таких условиях я тебе поведаю «яркую» историю своей неполноценности…

– Засекайте время. Я как спринтер. Мигом.

От других я слышал о нём разные истории, случаи из жизни, эпизоды биографии, что любил выпить. Но также я знал и то, что руководство самыми сложными проектами поручалось Штейну. А тут он сам предложил поговорить. Через полчаса на столе стояли коньяк, закуска, дверь изнутри была заперта на ключ, и первые порции налиты в стаканы.

– Лев Борисович, вам слово.

Тяжёлый вздох. Он держал в руках стакан, некоторое смотрел на него и вот медленно сказал:

– У меня тост постоянный: чтоб мы здоровы были и чтобы нас не били…

Выпили.

– Нестандартный тост.

– Собственного сочинения. После освобождения из подвалов Лубянки. Так чем тебя заинтересовала моя персона? – спросил он.

– Вы похожи на моего отца.

– А где отец?

– Враг народа. Директор завода. В пятьдесят третьем. Но он не успел выйти.

– Значит, мы с ним из одного хора. Я сын сапожника, из бедной многодетной еврейской семьи. Пятеро сыновей и три дочери.

– За вашу семью!

– Не возражаю. Повзрослел рано и, как многие из моего поколения:

Я хату покинул, пошёл воевать,Чтоб землю в ГренадеКрестьянам отдать.Прощайте, родные!Прощайте, семья!..

– Вы любите поэзию?

– Да. Но есть ещё проза жизни.

Мы долго сидели. Я сбегал ещё за одной бутылочкой, потому что закончить разговор, эту исповедь незаурядного человека, было невозможно. Стало понято, что ему хочется поделиться.

– Родители не очень и переживали, что сын ушёл устраивать свою судьбу. Одним ртом меньше. Воевал. Работал. Учился. Снова работал. Был в первой тысяче советских красных директоров. Так нас и называли. Потом всех в красной крови пополоскали. А потом… Конец пятьдесят второго года…

Компетентные органы обнаружили, что трудился я в поте лица не для прославленного рабочего класса и могучего крестьянства и интеллигенции. Не на благо нашего социалистического государства. И серпом не то косил и молотом размахивал не в ту сторону… А для шести иностранных разведок. Следовательно, я враг народа. К тому же сионист… В чём просим расписаться… Ах, не хотите?.. Не были? Молчите, Л-Е-В Б-О-Р-И-С-О-В-И-Ч. Не слышите? Нужно подправить ваше сознание… А ты наливай. Наливай. Развесил уши.

– За ваше здоровье!

– За твоё тоже… И мне подправляли данные родителями нос и уши… Били и подправляли. Били и подправляли… Все части моего некрупного тела. Снизу до самой головы, чтоб извилины выпрямить и сознание… Держался, пока мог… Но самое тяжёлое… тебе первому признаюсь. Это тишина. Жуткая, гнетущая тишина… В одиночке… Тоже пытка. Ти-ши-ной… Остались неискалеченными голосовые связки и глаза, но практически ничего не слышу, поэтому ору. А откуда, спрашиваешь, эффектный мат? Так это производство, практика, где, как ты сам знаешь, в наших условиях, нужно иметь полголовы и два языка… Ну и, конечно, спецы с Лубянки. Многие с высшим образованием по этим делам. Прямо академики. Обучали, пока я слышал… С тех пор этот тост, – с грустью закончил он.

– А после освобождения?

– Великий вождь всех времён и народов ушёл в мир иной, а мы возвратились в этот. На прежнем месте меня никто не ждал. Тем более с таким носом, ушами, именем, отчеством и фамилией. Подался в проектирование.

– Я, честно говоря, думал, что вы были в молодости боксёром или борцом…

– Ма-ла-дэц! – смеясь, с восточным акцентом сказал он.

– Именно этой версией я всегда пользуюсь при общении с женщинами…

Он не лукавил. Самое удивительное состояло в том, что этот невысокий, изуродованный, потерявший работу, семью и жилище человек не опустился, не спился, не разочаровался в жизни и пользовался потрясающим успехом у женщин самой высокой пробы.

Несколькими годами позже я стал свидетелем разговора двух директоров крупных проектных институтов. Речь шла о выполнении приказа министерства по сокращению численности штата на двадцать процентов. «Экономика должна быть экономной»! Могучий лозунг!

Наш директор тяжело вздохнул:

– Не знаю, что делать… Сейчас много заказов – и наших, и зарубежных, а я должен сокращать людей… А ты как решаешь этот вопрос?

Коллега, улыбаясь, но тоже с грустью:

– У меня план перевыполнен – тридцать пять процентов уехало в Израиль.

– А как ты работать будешь?

– А это уже совсем другая история. Тоже предлагают очень солидный проект, а кто будет выполнять – ещё не соображу.

Наш задумался и неожиданно предложил:

– Давай я тебе переведу десять-пятнадцать процентов нужных людей. По бумагам всё оформим как надо. Ты выполнишь заказ, получишь премию, моих не забудешь, а я отчитаюсь о сокращении. Кампания стихнет, и всё станет на свои места.

– Не возражаю. Только людей я подберу сам. По деловым и политическим качествам, – с улыбкой закончил он.