Лучше не бывает

Воцарилось молчание.

— Это все? — спросил Дьюкейн.

— Это все. Остальное вы знаете. Мак-Грат все испортил, продав свою фантастическую историю газетам, чем провоцировал вас начать расследование. А иначе, все бы тихо сошло на нет. Кстати, вы читали эту историю?

— Нет. Но я получил полный отчет от человека, который читал ее. Ничего нового там нет. О вас там не упоминается.

— Этого я тоже боялся. Вы не возражаете, если я отодвину портьеры? Здесь ужасно душно. — Биран подошел к окну и, отодвинув тяжелую портьеру, открыл форточку настежь. Стал слышен шум уличного движения с Эрлз-Корт-роуд.

Через мгновение Дьюкейн сказал:

— Зачем вы спрятали исповедь Рэдичи?

— Зачем? Это звучит безумно, но я боялся, что подумают — это я убил его!

— Успокойтесь, успокойтесь, — Дьюкейн вздрогнул. — И у вас есть Джуди.

Биран несколько раз глубоко вдохнул воздух, а потом снова задернул портьеру. Все еще продолжая глубоко дышать, он вернулся к Дьюкейну и встал напротив него, глядя ему в лицо:

— Джуди мне безразлична, я взял ее как любую другую.

Дьюкейн молча смотрел на длинное, слегка искаженное лицо Бирана. Оно было неподвижным, усталым, спокойным, в нем горел слабый огонек надменности, которую он сам сознавал в себе. Дьюкейн подумал, да, ты — холоден как рыба, ты настоящий мерзавец.

— Что вы собираетесь делать со мной? — спросил Биран.

Дьюкейн занервничал, налил себе еще виски, а потом медленно сказал:

— Вы поставили меня в трудную ситуацию. — Он не хотел, чтобы Биран начал притворяться снова. К тому же он был действительно поражен и потрясен историей, которую он только что услышал, и ситуацией, в которой они оба оказались.

— Продолжайте.

— Когда вы пришли сегодня, — спросил Дьюкейн, — вы намеревались рассказать мне все это?

— Да. Нет. Я не уверен. Сказать по правде, я думал, что вы знаете гораздо больше, чем на самом деле вы знали. Я думал, вы знаете все. Я полагал, что вы обо всем узнали от Мак-Грата. То есть я думал, что он мог рассказать вам о своих подозрениях или выдать их за истину. И, конечно, я не был уверен, что Рэдичи не оставил где-нибудь копию своей записки. Я вбил себе в голову, что вы все знаете и просто играете со мной по каким-то своим соображениям. Я начал так думать особенно после вашего визита ко мне, когда вы застали у меня Джуди. Все это начало ужасно действовать мне на нервы. Я начал видеть вас во сне. Я знаю, это звучит смехотворно. Я поймал себя на том, что хочу все рассказать вам. Во всяком случае, я хотел рассказать кому-то. Рэдичи тоже снился мне. Я знаю, вы думаете, я вел себя плохо, но я жил как в аду. Как вы думаете, удастся вам спустить это дело на тормозах хотя бы в том что касается меня?

— Я не уверен, что смогу, — сказал Дьюкейн. — Вы были свидетелем убийства.

Биран взял стул, стоявший у стены, и сел.

— Завтра я буду считать себя идиотом, — сказал он. — Вы оказались не таким уж умником. А я-то думал! Я пришел сюда в полной уверенности, что вам многое известно, и поэтому решил исповедаться перед вами. Я даже не дал себе времени придумать новый план. Я должен был бы уйти через полчаса после начала нашей беседы. Но я был как будто зачарован. Если бы я вам не рассказал, вы бы, скорей всего, никогда не узнали бы. Неужели ваши смутные подозрения и неубедительные выводы — это все, что вы хотели сообщить полиции? Они бы ничего не могли сделать с ними. Я бы просто отболтался. А вы действительно думали прижать Мак-Грата, рискуя, что письма ваших девушек появятся в газетах?

— Я не знаю, — сказал Дьюкейн. — Я действительно не знаю. Я еще не решил, что делать. Но я хотел прежде всего поговорить с вами. Если бы вы не пришли ко мне, я бы сам пришел к вам.

У него на языке вертелось: правильно, что вы все мне рассказали. Но какой смысл говорить это. Произносить этого не нужно. Дьюкейн ведь не судья, не школьный учитель и не священник. Биран в этот момент чувствовал, что напряжение, мучившее его столько времени, ослабло, а его полной размышлений тревоге пришел конец, но зато явилась мысль, что он совершил чудовищную ошибку. Самое милосердное, что мог сделать для него Дьюкейн, — избавить его от последнего сожаления. Он сказал:

— Если бы вы и не сказали, это все равно каким-нибудь образом вышло бы наружу. Мак-Грат мог бы разузнать. И, понимая, что все это дело было для меня одной большой загадкой, вряд ли бы я мог написать отчет, не упоминая вас.

— Хорошо, ну а теперь, когда я все рассказал, вы намерены упомянуть меня?

Дьюкейн почувствовал, что он очень, очень устал. Ему бы хотелось, чтобы это расследование подошло к концу. Он хотел бы вернуться к своим научным занятиям. Он сказал:

— Не думаю, что удастся скрыть совершение убийства. Это мой долг, даже с профессиональной точки зрения.

— К черту ваш долг, — сказал Биран. Он встал, отбросив стул одной рукой. — Буду ли я считаться соучастником, когда об этом узнают официальные лица?

— Боюсь, что да.

— Это будет концом моей карьеры.

— Да. Мне очень жаль, Биран. Но сейчас я не вижу, как я могу защитить вас. Даже не учитывая то, что вы видели, как совершилось убийство, и то, что вы скрыли признание убийцы, я просто должен дать представление об этом деле во всей полноте. Я мог бы скрыть только то, что не имеет прямого отношения к тому, что я обязан был расследовать. Но это имеет отношение. Особенно имеет отношение к делу эта записка, которую я забираю, если вы не возражаете. Моей целью было узнать, почему Рэдичи покончил с собой. Этот клочок бумаги дает полный ответ на этот вопрос.

— Разве недостаточно, что вызнаете ответ на этот вопрос? Вы можете сообщить властям с чистой совестью, что секреты государства не пострадали. Конечно, славы вы получите меньше…

— Дело не в славе, — сказал Дьюкейн. — Просто я должен сделать свою работу наилучшим образом. Простите, Биран, я не хочу вас расстраивать, но вы должны понять…

— Да, да. Я понимаю. Долг, работа. Это должно вас волновать. Вы должны быть вознаграждены за их выполнение. Но я не понимаю теории возмездия. Я — хороший слуга общества и хочу продолжать им быть. Не хочу начинать жизнь сначала. На самом деле ничего особенно страшного в моем поведении не было, мне просто не повезло. Все казалось таким безобидным вначале.

— Я бы не назвал это безобидным, — сказал Дьюкейн. — Я думаю, вам не следует больше встречаться с Джуди Мак-Грат.

— Почему? Она вам самому приглянулась?

— Конечно, нет. Просто человек вашего ранга…

— Благодаря вам у меня теперь не будет никакого ранга. И, кажется, я могу общаться с кем пожелаю. Но надо признать, что вы теперь командуете. Вы теперь босс. Вы можете мне приказывать, вы можете ставить условия, если, конечно, вы поможете мне выпутаться, вот так.

— Довольно, довольно, довольно, — сказал Дьюкейн. Он чувствовал себя неловко. Не надо было упоминать Джуди. Он сказал: — Послушайте. Сейчас вам лучше уйти. Обещаю, что дня два-три ничего предпринимать не буду. И, вообще, ничего не предприму, пока снова не поговорю с вами. И, разумеется, я никому об этом и словом не обмолвлюсь. Я все тщательно обдумаю. Сейчас, пожалуйста, уходите.

Дьюкейн распахнул двери гостиной, и они оба вышли в холл.

— Вы пришли без пальто?