Лучше не бывает

Мы потеряли общий язык. Я неловка с ним сегодня. Но это пройдет. Просто молчать вместе — это помогает. Я знала с самого начала, что это — труд. Мужчины так тупы, они не понимают, что надо трудиться ради любви. Если что-то разлаживается, они злятся и сразу впадают в отчаянье. Не стоит целовать его сейчас. Он не хочет меня, сказала она себе, в этот моментон не хочет меня. Но кто может знать? Потом она подумала, и я не хочу его. Но эта туча между нами пройдет. Мы должны заново привыкнуть друг к другу. Не нужно суетиться и давить на него. Нужно предоставить его на время самому себе и просто ждать.

Вслух она сказала:

— Джон, ты не возражаешь, если я просмотрю письма, не случилось ли чего ужасного? Их всегда набирается такая груда, когда возвращаешься из отпуска, это прямо целый хор. Я взяла их с собой в корзинке и, если ты не возражаешь, я разберу их сейчас. Оставайся, если хочешь, или лучше прогуляйся к морю. Может быть, ты встретишь там Барби, она как раз скоро поедет назад с прогулки.

Кейт перевернула испанскую корзинку и вывалила письма на сухие бледно-желтые связки сена. Она склонилась над ними и начала разглядывать их и раскладывать в разные стороны.

Дьюкейн, внезапно заинтересовавшись, тоже наклонился, проверяя письма. Затем, слегка присвистнув, он протянул длинную руку и схватил письмо в коричневом конверте, лежавшее наверху пачки. Щупая письмо, он повернулся лицом к Кейт, щуря глаза от солнца. Он насупился, и лицо его стало выглядеть еще более худым и костистым, как деревянный тотем, обмазанный маслом.

Кейт почувствовала внезапное легкое беспокойство. Он выглядел таким строгим, и первая мысль ее была: он ревнует кого-то. Кого бы это? Он узнал чей-то почерк. Кейт, бывшая в пылких отношениях со многими мужчинами, предпочитала, чтобы ее друзья не знали друг о друге. Однако надпись на конверте, сделанная рукой явно необразованного человека, казалась ей незнакомой.

— Что это? — спросила она игриво. — Ты украл мою почту! — она протянула руку, но Дьюкейн отстранился.

— Что это такое, Джон?

— Можешь сделать мне большое одолжение? — спросил Дьюкейн.

— Какое? Скажи, какое?

— Не читай это письмо.

— Кейт с удивлением посмотрела на него. — Почему?

— Потому что оно содержит нечто неприятное, что, мне кажется, тебе знать не нужно.

— Какого рода — неприятное?

— Это касается меня и еще одного человека. Все это принадлежит целиком прошлому. Один мерзавец написал тебе об этом. Но совершенно нет смысла читать это письмо. Я сам расскажу тебе об этой истории когда-нибудь потом, если хочешь, то и сейчас.

Кейт повернулись, и их колени соприкоснулись. Кайма ее платья задела сено. Она не знала, что и думать. Она была немного встревожена строгостью Дьюкейна, хотя почувствовала облегчение. То, о чем говорилось в письме, касалось его, а не ее, подумала она. Может быть, кто-то написал мне о том, что он — гомосексуалист. Он, наверно, не понимает, что мне это безразлично. Она почувствовала страшное любопытство.

— Но если оно касается прошлого и того, о чем ты сам готов рассказать, то почему бы мне не прочесть его? Что в этом плохого?

— Лучше избежать соприкосновения со злом. По-настоящему дурное письмо надо прочесть и уничтожить, а лучше всего вообще не читать. Такие вещи вкрадываются в сознание. Не нужно иметь ничего общего с ненавистью и подозрительностью. Пожалуйста, позволь мне разорвать это письмо, Кейт, пожалуйста.

— Не понимаю, — ответила Кейт. — Что бы ни говорилось в этом письме, не может испортить мое отношение к тебе. Как мало ты мне доверяешь! Ничто не может уменьшить мою любовь к тебе. Ты это, конечно, сам знаешь.

— Все равно это произведет впечатление, — сказал Дьюкейн, — чувственное впечатление. Тебе будет трудно это позабыть. Такие вещи вредоносны, они отравляют, какова бы ни была любовь. Я виноват, Кейт. Лучше я сам, по-своему, объясню тебе все. Тогда ты поймешь.

— Нет, не пойму, — сказала Кейт. Она наклонилась вперед, и их колени соприкоснулись. — Не понимаю, что значит «чувственное впечатление». Лучше уж я сама прочту. Иначе я буду без конца думать, о чем оно. Дай мне его.

— Нет.

Кейт чуть отстранилась и засмеялась.

— Неужели ты думаешь, можно победить женское любопытство?

— Я прошу тебя стать выше женского любопытства.

— Дорогой мой, какие мы сегодня правильные! Джон, образумься! Я умираю от желания узнать, что там такое. Это не повредит моей любви. Я люблю тебя, осел!

— Я расскажу тебе, о чем оно. Я просто не хочу, чтобы ты прикасалась к этой мерзости.

— Я не такая уж слабая! — сказала Кейт. Она выхватила письмо и встала, потом отошла с ним за садовую скамейку.

Дьюкейн мрачно смотрел на нее, а потом наклонился и закрыл лицо руками. Он замер в этой позе, выражавшей отчаянье и отстраненность.

Кейт вдруг очень заволновалась. Она колебалась, держа письмо в руках, но ее любопытство оказалось сильнее. Она открыла его.

Внутри было два вложения. На первом было написано:

Дорогая мадам,

«Зная ваши нежные чувства к мистеру Джону Дьюкейну, предполагаю, вам будет интересно познакомиться со следующим письмом.

Преданный вам Доброжелатель»

Внутри лежал еще конверт, адресованный Дьюкейну, Кейт вытащила письмо:

Мой самый, самый дорогой, мой Джон, это мое обычное ежедневное послание к тебе, оно о том, что ты и так хорошо знаешь, что я люблю тебя до самозабвения. Ты был так бесконечно мил со мной вчера после того, как я так ужасно вела себя, и ты знаешь, как я невыразимо благодарна тебе за то, что ты остался. Я лежала потом на кровати целый час и плакала — от благодарности. Не подчиняемся ли мы целиком велениям любви? Я не могу и дня прожить без того, чтобы не уверить тебя в моих чувствах. Конечно, у нас есть будущее. Твоя, твоя, твоя

Джессика

Кейт посмотрела на дату. Она была потрясена, как будто ее ударили в живот со всего размаху чем-то тяжелым. Она схватилась за спинку скамейки, сделала движение, будто хочет сесть, но потом отошла и села на траву, закрыв лицо руками.

— Ну? — спросил Дьюкейн спустя некоторое время.

Кейт ответила слабым голосом.

— Теперь я понимаю, что ты имел в виду под «чувственным впечатлением».

— Прости, — сказал Дьюкейн. Он казался спокойным теперь, разве только очень усталым. — Мне особенно нечего больше сказать. Ты была уверена, что оно не может повредить нашим отношениям, и могу только надеяться, что так оно и есть.