Лучше умереть!

По телу бывшего мастера аж мороз пробежал. Он подошел к Мэри и обнял ее.

— Замуж, так рано! Разлучиться с тобой, радость моя! Значит, ты не понимаешь, что всю свою энергию, силы я черпаю исключительно из общения с тобой! Если тебя со мной рядом не будет, все просто-напросто рухнет; мне останется лишь умереть!

Жак Гаро говорил правду. С того дня, как они вернулись во Францию, его то и дело одолевали угрызения совести, и только присутствие дочери способно было их рассеять. Одна Мэри могла помочь ему справиться с воспоминаниями.

— Но я же и замужем смогу жить с тобой рядом!

— А не лучше ли все оставить как есть?

— Ты, папа, рассуждаешь, как эгоист, и это никуда не годится! Наверняка ты не раз задумывался над тем, что рано или поздно наступит день, когда мое сердце будет принадлежать уже не тебе одному.

— Задумывался, милая. Частенько задумывался, и всякий раз с болью в сердце. Я знаю, что этот день неизбежно наступит, но стараюсь всячески оттянуть время. Кроме того, есть у меня одна мечта…

— И что за мечта?

— Состояние, которое я зарабатываю для тебя, позволяет тебе претендовать на самую блестящую партию. Я хочу, чтобы твой муж занимал самое высокое положение в обществе… Чтобы он вполне мог польстить твоей гордости.

— Польстить моей гордости, зачем? — с горячностью перебила Мэри. — По-моему, счастье заключается вовсе не в удовлетворении тщеславия.

— Ну! Разве найдется человек, не способный полюбить тебя? — воскликнул Поль Арман.

Мэри почувствовала, что на глазах у нее выступают слезы. Она подумала о Люсьене Лабру. Потом, подняв голову, сказала:

— По поводу брака я придерживаюсь мнения, совершенно противоположного тому, что ты только что высказал. Не нужна мне никакая блестящая партия. И вовсе не обязательно, чтобы человек, за которого я выйду замуж, был богат. Мне нужно, чтобы он обладал лишь тремя качествами: чистосердечием, решительностью и храбростью. Человеческое сердце значит для меня куда больше, нежели титулы или горы денег.

Поль Арман слушал дочь с бесстрастным видом человека, на которого обрушили вдруг поток общеизвестных и более чем банальных истин. Но в глубине души он прекрасно понимал, что за всем этим маячит фигура вполне конкретная — Люсьен Лабру, которого она любит.

Возможно, эта любовь еще не достигла той высшей точки, когда все сметает на своем пути, но факт ее существования налицо, и это повергло его в самый настоящий ужас. Да, да — как бы ни закалена была его душа, мысль о том, что Мэри придется отдать Люсьену Лабру, страшила его. Когда он думал, что будет вынужден вложить руку дочери в руку человека, отца которого он убил, у него леденела кровь.

Девушка умолкла, и воцарилась тишина. Отец и дочь собирались с мыслями. После довольно долгой паузы Поль Арман заговорил первым.

— Мы сегодня куда-нибудь идем?

— Да, папа, если хочешь. Нам нужно нанести кое-какие визиты. Например, госпоже Вилльямсон, с дочерью которой я дружна.

— Прекрасно; пока ты будешь болтать со своей подругой, я загляну к Жоржу Дарье: мы с ним не виделись еще после моего возвращения.

— О! К нему я пойду вместе с тобой, — живо сказала Мэри; лицо ее засветилось при мысли о том, что с Жоржем можно поговорить о Люсьене.

— Хорошо… пойдем вместе… От Жоржа я получил письмо, но так и не нашел времени на него ответить.

— Он, конечно же, благодарил тебя за то, что ты по его рекомендации принял на работу господина Лабру?

— Да, но в данном случае рассыпаться в благодарностях следовало бы мне. Он тем самым оказал мне неоценимую услугу.

— Ты доволен господином Лабру?

— Да… парень и в самом деле обладает немалыми достоинствами…

— И при этом прекрасно воспитан, исключительно корректен и самый настоящий джентльмен, ведь так? — живо добавила Мэри. — Вот видишь, я нисколько не ошиблась, с первого взгляда обнаружив в нем все эти качества…

Поль Арман молча посмотрел на дочь. Мэри покраснела до самых ушей и мысленно упрекнула себя за такую горячность.

Полчаса спустя двухместная восьмирессорная карета, запряженная двумя крупными холеными лошадьми англонормандской породы, уже везла отца с дочерью на улицу Бонапарта. Когда они прибыли к дому адвоката, было около двух часов дня. Люсьен Лабру только что ушел. Жорж как раз о нем и говорил с Этьеном Кастелем, но тут вошла служанка.

— Сударь, — сказала она, — к вам пришел господин Арман со своей барышней… Я проводила их в гостиную.

— Ах! Ну и дела! — воскликнул Жорж. — Вот уж кого совсем не ждал! Дорогой опекун, — добавил он, обращаясь к Этьену, — я сейчас познакомлю вас с одним из величайших промышленных гениев нашего времени… с хозяином нашего друга Люсьена Лабру.

— Мне будет очень приятно…

И оба отправились в гостиную.

— Добро пожаловать, дорогой господин Арман и госпожа Мэри!… — сказал Жорж, протягивая руку миллионеру и поклонившись девушке. — Очень рад вашему визиту.

— Я, дорогой мой адвокат, решил визитом ответить на полученное от вас письмо…

— Мне следовало бы не писать, а лично явиться, дабы поблагодарить вас и госпожу Мэри за теплый прием, оказанный вами моему протеже. Я намеревался так и сделать, но неотложные дела помешали исполнить мне долг и лишили меня удовольствия встретиться с вами лично. Пожалуйста, простите и позвольте представить вам моего опекуна, Этьена Кастеля, имя которого вам, безусловно, известно.

— И не только имя, — сказала Мэри, — но и его многочисленные работы; я большая поклонница его таланта.

— И я тоже… — добавил Поль, — и уверен, что нисколько не заблуждаюсь, ибо нередко слышал хвалебные отзывы о творчестве господина Кастеля от людей куда более компетентных в этой области, нежели я.

— Вы даже не представляете, господин Арман, до какой степени я был счастлив узнать, что мой дорогой друг Люсьен Лабру принят на работу на ваше предприятие. Примите мою глубочайшую благодарность.

— Благодарность… — прервала его Мэри, — похоже, это нам следует ее выражать. Папа утверждает, что вы сделали ему настоящий подарок.