Лучше умереть!

— Сколько он стоит? — спросил он.

— Два семьдесят пять.

— Вот… Заверните, пожалуйста.

Лавочница надела на лезвие колпачок, завернула нож в плотную бумагу и вручила покупателю; тот сразу же вышел и вернулся в карету. Даже не взглянув в его сторону, торговка вписала в конторскую книгу: «Кухонный нож, 2 фр.», а потом и думать забыла о незнакомце.

Когда вернулась Аманда, Овид уже минуты две как сидел в фиакре. Дижонец галантно протянул ей руку, помогая забраться в карету.

— Ну, голубушка, узнали все, что нужно?

— Да. Завтра платье будет готово… Тем более что Люси помогает одна из работниц…

— А завтра вечером вам придется поехать с ней?

— Нет… я наврала ей с три короба… Убедила в том, будто завтра я очень нужна хозяйке, поэтому в Гаренн-Коломб она поедет одна.

Овид вздрогнул. И как-то гадко улыбнулся. Единственной серьезной помехи в исполнении задуманного — присутствия Аманды — опасаться больше нечего. Главная сложность отпала сама собой, и теперь осуществление изобретенного им плана представлялось восхитительно легким.

— Ну что ж, тем лучше!… — воскликнул он. — Значит, завтра нам не придется изменять своим привычкам.

— Мы даже сможем поужинать пораньше.

— Это как же?

— Завтра в пять мне нужно отвезти образцы одной даме в Сен-Манде. И будет очень мило с вашей стороны, если вы поедете туда со мной — в этой деревушке мы и поужинаем.

— Браво, голубушка моя, браво! Очаровательная идея!

На следующий день госпожа Аманда в положенное время отправилась обедать. Она уже собиралась, не останавливаясь, пройти мимо привратницкой, когда консьержка окликнула ее:

— Вам письмо, барышня, его посыльный принес.

Примерщица вскрыла конверт и развернула листок бумаги:

« Нам не везет, голубушка моя! Я вынужден по неотложному делу отлучиться в Фонтенбло. Вернусь лишь завтра утром, и мы вместе пообедаем. Не забывайте обо мне и пожалейте меня, несчастного! Целую ваши миленькие ручки…

Арнольд».

Аманда скомкала листок.

— Вот уж и вправду не везет! — прошептала она. — А я-то мечтала поужинать сегодня в «Желтой двери»!

Весь остаток дня это милейшее дитя пребывало в дурном настроении.

Глава 7

Поль Арман, собираясь утром на завод, предупредил Мэри, что весь день и часть ночи будет работать с одним английским инженером — тот в Париже проездом, поэтому ни к обеду, ни к ужину его ждать не следует. Затем он отправился в Курбвуа и там, выходя из кареты, сказал кучеру:

— Возвращайтесь в Париж… сегодня днем вы мне не потребуетесь, но на заводе я задержусь допоздна, и вы заедете за мной.

— В котором часу, сударь?

— В половине первого; и ждите меня на набережной, напротив главного входа. Сторожа будить не стоит.

— Хорошо, сударь.

Потом Жак Гаро вошел в ресторан на берегу Сены, где иногда завтракал, если дела вынуждали его приехать в Курбвуа очень рано; там он пообедал и приказал ровно в шесть доставить к нему в кабинет ужин на две персоны. Затем он отправился на завод, зашел в привратницкую и сказал госпоже Марше, жене сторожа:

— Вы видели того господина, который заходил вчера ко мне около шести?

— Да, сударь.

— Значит, вы узнаете его?

— Разумеется.

— Он придет и сегодня, нам с ним придется поработать до поздней ночи. Ни вам, ни мужу не стоит дожидаться, пока мы закончим; ложитесь спать, как обычно. В половине шестого накроете стол у меня в кабинете на две персоны. Ужин принесут из ресторана.

В половине шестого жена привратника проводила Овида в кабинет и принялась накрывать на стол. Миллионер с обрадованным видом подошел к бандиту и заговорил с ним на английском языке. Дижонец понял его маневр и тоже заговорил на английском. За время, проведенное в Нью-Йорке, этот язык стал для них почти родным.

— Железное алиби нам обеспечено, — сказал Поль Армаль. — В шесть сядем за ужин.

— All right!

Владелец завода развернул на рабочем столе какие-то чертежи, и оба негодяя сделали вид, будто обсуждают проблемы сугубо инженерного характера.

— В котором часу твой кучер будет здесь? — спросил Соливо.

— В половине первого, я велел ему ждать на набережной.

— Прекрасно!

— Малютка поедет с кем-то или одна?

— Одна; все сложности, над которыми я ломал голову, отпали сами собой.

Жена сторожа накрыла стол и ушла. Овид вытащил из кармана какой-то пакет, развернул его, положил на стол и спросил:

— А что ты об этом скажешь?

На столе лежал нож, купленный в лавке на набережной Бурбонов. И, хотя Жак Гаро и был негодяем, получившим весьма основательную закалку, по телу у него пробежала дрожь.

Часы пробили шесть. Явился рассыльный, а с ним — официант из ресторана, принесший ужин в большой корзине из ивовых прутьев.

— Марше, за столом нас обслужите вы, — распорядился Поль, — а вы, — добавил он, обращаясь к официанту, — заберете посуду утром…

Они с Соливо сели за стол и вновь заговорили на английском. Ужинали они недолго.

— Убрать со стола? — спросила Марше.

— Не стоит… Оставьте все как есть и принесите лампы, у нас много срочной работы.

В семь рабочие и служащие стали расходиться по домам. Марше зашла узнать, нужна ли она еще хозяину.

— Нет, голубушка, можете идти. Привратнику скажите, чтобы ни под каким предлогом не беспокоил меня и ложился спать, не дожидаясь, когда я закончу работу.

Через четверть часа все ушли, и на заводе воцарилась тишина.

— Пора! — сказал миллионер.

Дижонец начал переодеваться. Через пять минут он повернулся к своему бывшему компаньону, молча наблюдавшему за этой процедурой; на висках у того выступил холодный пот.

— Вот и все… — произнес Овид. — Потом спрячешь мои шмотки куда-нибудь в укромное место. Вернусь — заберу; а сейчас проводи-ка меня к той самой дверке, о которой говорил…

Миллионер — все так же молча — достал из ящика стола ключи и кивком пригласил Овида следовать за ним. Ночь была очень темной; на затянутом тучами небе — ни звездочки, луна еще не взошла. На заводе царила тишина. Они молча прошли через двор, потом — через другой, и Жак Гаро остановился перед небольшой дверью.