Лучшие из нас

На улице совсем стемнело. Он замерз. Он чувствовал себя озябшим, голодным и счастливым, но в обратном порядке, если перечислять ощущения по степени значимости. И он выбежал из библиотеки.

Пол галопом мчался по лужайке к Исследовательскому парку и кафедре футуристической лингвистики. Он должен поговорить с Нанной, он обнимет ее, будет ее любить, или, по крайней мере, еще раз скажет, что любит ее; она ответит, что любит его (может быть, еще слишком рано, но так будет, обязательно будет), он скажет, что ее проект гениален, скажет, что поможет ей и что ему кажется, он найдет последние кусочки мозаики. Он не мог обосновать собственную уверенность по этому поводу, но знал, что решение близко, что он его почти разглядел, что оно ускользнуло в последний миг, но он снова его увидит.

Тут Пол вспомнил, что уже очень поздно, и вероятность того, что Нанна до сих пор сидит в своем кабинете, ничтожно мала. Но он не остановился, он хотел как минимум ступить на территорию Нанны. И хотя повелительницы Нанналандии не было на месте, он хотел заскочить к ней этим вечером. Но Пол очень надеялся, что она там и ждет его.

Огромные стеклянные двери были закрыты, но с шумом раздвинулись после того, как он вставил в замок свой электронный ключ и набрал код. Вестибюль утопал во мраке. Аквариум и стена цитат были отключены, эскалаторы неподвижны. Он взбежал по лестнице на второй этаж к фонологам, его шаги эхом отозвались в пустом коридоре, светильники на потолке не горели, свет давали только несколько настенных ламп, и он вздрогнул, проходя под первым звуковым душем, излившим, как обычно, свое послание ему на голову. Казалось, что в кабинетах никого нет, но когда он дошел до офиса Нанны, то увидел свет в стеклянных квадратиках над дверью и сбоку от нее. Пол не удивился, что она на месте, он знал это, как знал и то, что поможет ей довести до конца проект. Он постучал, она отозвалась, и вот он уже стоял в светлом теплом кабинете.

— Это потрясающе, — сказал он, тяжело дыша, и слова его показались такими малозначительными. Он должен был бы прокричать их под аккомпанемент фанфар, осыпать ее конфетти, и себя тоже.

— Я знаю, — ответила Нанна.

— И я уверен, что смогу помочь тебе.

Она приподнялась и снова опустилась на кресло, улыбнулась ему и попросила рассказать подробнее. Он пытался донести до нее некоторые из мыслей, которые пришли ему в голову в читальном зале корпуса Хенрика Вергеланна, те короткие вспышки о глагольных фразах, что промелькнули у него в мозгу. Нанна сочла, что он формулирует свои мысли непростительно путано и почти непонятно, а он сконфуженно засмеялся и процитировал Тегнера («Туманно высказанное плохо продумано»), а затем Горация («Brevis esse laboro, obscurus fio» [45] ), а под конец — Соссюра (слова которого Пол снова слышал в коридоре меньше чем минуту назад).

45

Стараюсь быть кратким — делаюсь непонятным (лат.).

Нанна смотрела на него, почти не моргая.

— Я верю в тебя, — проговорила она, — я верю, что у нас все получится.

И вдруг — Пол даже не понял, как это произошло — она оказалась рядом с ним, и вот они уже стояли, прижавшись друг к другу. Пол обнимал ее, она была намного ниже, он склонялся к ее голове, не видя лица, прижатого к его груди, потому что волосы Нанны прикрыли ей щеку и глаза. Он вдыхал запах, стараясь уловить присущий только ей аромат, который так давно мечтал отыскать, но чувствовал только запах средств для ухода за волосами. Нанна пахла парикмахерской — чудесно, но безлично. В какое-то мгновение он испытал разочарование по этому поводу (и держа в объятиях Нанну, начал думать об одной из своих любимых тем, которую они всегда обсуждают с Мортеном после нескольких кружек пива: современные женщины слишком часто и слишком тщательно моются), но вот Нанна прижалась к нему всем телом, повернула голову и подняла лицо, и единственное, о чем Пол теперь думал, это о том, что он ее хочет, что он страстно желает прижать ее к себе еще плотнее, засунуть язык глубоко в ее рот, сорвать с нее одежду, положить ее на письменный стол и пригласить в путешествие в те места, где никому нет дела до «РЕВ 21». Он нежно смотрел на нее. Пол видел многие женские лица в таком ракурсе и знал, что не ошибается, когда увидел в ее глазах желание. Он уже предвкушал, как ее губы коснутся его губ, а ее язык дотронется до его языка, но Нанна вдруг вырвалась, постояла несколько секунд, глядя на него, а потом села обратно в свое кресло, закинула ногу в нейлоновом чулке на другую и сообщила Полу, что у нее есть мужчина.

— Так что мы не можем, — сказала она. — Его зовут Кристиан, — добавила Нанна. — Кристиан с буквы «К».

Пол ничего не ответил, ему нечего было сказать. Но когда она предложила выпить по бокалу вина в «Кафе Абеля» у трамвайного кольца, он с радостью согласился. По дороге через Блиндерн они разговаривали внешне совершенно непринужденно, и Пол галантно придержал перед ней дверь, когда они дошли до кафе.

«Кафе Абеля» — не слишком крутое заведение. Сразу понятно, что его владельцы не стали попусту расходовать деньги на дизайнера по интерьерам (а если и стали, то наняли дизайнера, золотые годы которого пришлись на 1980-е). Кафе, честно говоря, абсолютно старомодное. Бесформенная сосновая мебель, стены и текстиль темно-красного, ярко-синего и зеленого цветов. Этот стиль скорее должен прийтись по душе сотрудникам университета, а не хорошо разбирающимся в модных тенденциях студентам. Но несмотря на то, что еда здесь соответствует интерьеру, сюда часто ходят как студенты, так и преподаватели.

Нанна заказала бокал белого вина, а Пол пиво. Темнокожий мужчина, которого Пол всегда считал одним из владельцев кафе, принес к их столу напитки и вазочку с орешками, которую никто из них не заказывал.

Нанна отпила вина и покачала головой в ответ на вопрос Пола, хочет ли она орешков. Пол за один присест выпил половину своей кружки, а когда начал есть орешки, понял, что сильно проголодался. Он с бешеной скоростью допил свое пиво и в тот же миг успокоился. Он все еще находился в оцепенении от известия, что у Нанны есть мужчина. Мысль об этом не потрясла его, и он одновременно стыдился и веселился из-за собственной близорукости и самодовольства. Он представлял себе, что Нанна живет в маленькой квартирке одна, что по вечерам она лежит под мягким бежевым пледом и смотрит телевизор, а оказалось, что она проводит вечера (и ночи) с мужчиной по имени Кристиан.

Но Полу даже не приходило в голову отказаться от мечтаний о себе и Нанне, он по-прежнему был уверен в том, что они созданы друг для друга (сперва он мысленно употребил выражение «словно созданы друг для друга», но оно показалось ему слишком слабым, поэтому он предпочел убрать из него сравнительный союз: «созданы друг для друга»), но понял, что завоевание Нанны может занять больше времени, чем он рассчитывал.

Пол уважал ее за нежелание поцеловаться с ним, он пришел к выводу, что это понравилось ему больше, чем если бы она позволила себя поцеловать. Нанна сидела прямо напротив за столиком в кафе. Он восхищался ее нежеланием поцеловаться. Он сказал ей об этом. Нанна улыбнулась и ответила, что поступила так не только из соображений морали.

— Знаешь, я ведь не ангел.

— Нет, ты ангел, — сказал Пол.

Нанна призналась, что думала больше о сплетнях в стенах кафедры. Для нее важно, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений по поводу отношений, связывающих ее с Полом. Ради Кристиана.

— Я не хочу делать его рогоносцем, — проговорила она и засмущалась, когда произнесла это немного старомодное слово.

Нет, нет, конечно, Пол все понимает.

— Но это и ради меня тоже, — продолжала она. — Ты понимаешь, Кристиан бывает таким…

Предложение повисло в воздухе. Пол не хотел вызывать ее на откровенность, не сейчас, и ни о чем не стал расспрашивать.

Вместо этого они начинали болтать о Блиндерне, о легендарных сотрудниках других кафедр (о литературоведе, написавшем в рабочее время бестселлер и заработавшем на нем ми пионы; о языковеде, дочь которого — знаменитость и постоянно мелькает на телевидении; о философе, имеющем дурную привычку жениться на своих студентках) и других факультетов (о турбореактивном профессоре социальной антропологии, о скандалисте с факультета политологии, о милом живчике-астрономе), но больше всего они обсуждали своих ближайших коллег, сотрудников своей кафедры.

Они говорили об изменениях, произошедших за последние годы. Уже давно никто не разговаривает о том, как лучше обучать студентов, давать им знания и увлечь предметом, заявил Пол. «М-м-м», — протянула Нанна, и Пол подумал, что он слишком морализирует. Он сказал:

— Вообще-то я хотел поговорить о наборе учебных баллов, а не о студентах, но все время вспоминаю новую начальницу администрации. Она постоянно называет студентов клиентами и обожает слово «гиперактивный».

Нанна захохотала, и после того как она выпила полтора бокала вина, а Пол три пива, он пребывал почти в таком же настроении, в каком был несколько дней назад, во время обеда с Нанной в кафетерии. Он испытывал некоторую неловкость, но на самом деле очень радовался оттого, что мог открыто обсуждать с Нанной коллег и университетскую жизнь. И если бы он не был настолько влюблен, то наверняка заметил бы, что и Нанне понравился этот разговор. Да, потому что Нанна любит сплетни почти так же, как любит их Пол.

— Ты, наверное, знаешь, что на кафедре объявлен конкурс на замещение должности, — спросил он. Нанна кивнула. Требования к кандидатам, обнародованные на этой неделе, живо обсуждались в коридорах и вызвали умеренные протесты, которые достигли ушей заведующего Паульсена и других руководителей кафедры. Дело в том, что Риисби, удивительно талантливый морфолог, проработав много лет профессором в Оксфорде, по семейным обстоятельствам (муж-англичанин бросил ее ради няни-тайки) вернулась в Норвегию. Риисби заинтересовалась этой должностью, которую собирались ввести уже больше двух лет, но только сейчас решились. В то же время Риисби была заклятым врагом Паульсена (говорят, она осмелилась задать Паульсену несколько критических вопросов после его скандально плохого выступления на конференции около десяти лет назад, задолго до того, как он стал заведующим, в то время когда он был еще доцентом, обладавшим амбициями, плохо соотносившимися с его научными способностями).