Лучший экипаж Солнечной (авторская редакция 2008 г.)

Того, что у десантника посадочные средства в наличии, а значит, и люди все на борту, он, недолго думая, приказал стрелкам не видеть. Позже с них особисты тоже взяли подписку.

В итоге Тернер получил от Дяди Гуннара нагоняй за большие потери и орден за находчивость в трудной ситуации.

А Эндрю Вернер старался о «Декарде» не вспоминать. И не вспоминал — пока Боровский не спросил прямо, что же там случилось.

А ничего там не случилось. Ничего особенного. Шрам на руке, обожженую грудь, Пурпурное Сердце, полгода терапии — все это Эндрю схлопотал за то, что сумел остаться в живых. Никому не помог, никого не выручил, ничего не добился.

С такими мыслями он списывался вниз. То же самое думал, валяя дурака на наземных базах. Примерно то же — в тюрьме. И не будь ощущения, что жизнь проходит вовсе зря, Эндрю точно не ввязался бы в авантюру с работой на контрразведку.

Как же он удивился, когда понял, что именно предательство дало ему новый шанс!

С подачи особистов Эндрю вырвался с Земли в совершенно новый космос, не тот, какой он знал раньше. В космос группы F.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ НА ЗЕМЛЕ

Личное конфиденциальное послание от адмирала Успенского свалилось на командира полицейской эскадры Рабиновича, как снег на голову. И погрузило в глубокое расстройство. Во-первых, не удалось выяснить, откуда на полицейский информационный бакен пришел сигнал. Во-вторых, текст послания оказался до того неожиданным, что Рабинович просто растерялся.

Полицейский адмирал был реалистом и циником. Официальная версия событий, гласящая, что Рашен свихнулся, вызвала у него лишь презрительную ухмылку. Узнав, что группа F вышла из повиновения, Рабинович сразу понял: старина Алекс решил-таки заняться политикой. На взгляд Рабиновича, демонстрация силы на Марсе означала вовсе не сумасшествие Рашена, а начало его политической карьеры.

Как служитель закона, Рабинович обязан был Рашена арестовать. Но как живой пока что человек, да еще и семейный, он этого делать категорически не хотел. Когда ему приказали схватить мятежного вояку, Рабинович занервничал и принялся судорожно перемещать свои корабли. Разукомплектованная армия не была готова к драке в пространстве и едва годилась оборонять Землю. Единственной реальной силой, которая могла бы Рашена укоротить, оставалась полицейская эскадра.

Больше всего Рабиновича мучило недоверие к информации с Земли. Гражданские власти, приказавшие арестовать Рашена, сообщали, что тот сам явится к полиции в руки и первым стрелять не станет. В ответ на резонный вопрос — а что еще Рашен будет делать в районе Пояса, если не бить полицейских, — толковых разъяснений не последовало.

Поэтому вице-адмирал не спал ночами, извелся сам и задергал свой штаб. То ему казалось, что группу F следует накрыть упреждающим ударом, а дальше выкручиваться по обстановке. То Рабинович требовал представить ему план — желательно подлый и коварный, — как выманить Рашена с «Тушканчика» и таким образом мятеж обезглавить. Но все идеи по управлению огнем упирались в проблему совершенного непонимания, куда стрелять. А все коварные планы захвата оказывались слишком шаблонными, чтобы быть достаточно подлыми.

И когда Рашен первым вышел на контакт, у Рабиновича сначала от радости гора с плеч свалилась, а потом от удивления заболела голова. Он ждал от Рашена чего угодно — предложения сотрудничать, ультиматума, знаменитого русского «иду на вы», наконец. Вместо этого он получил спокойный и дружественный текст, ни к чему не обязывающий. Рашен просто сообщал, что произошло на самом деле, объяснял свои дальнейшие намерения и ничего взамен не просил.

Худшего подарка он Рабиновичу сделать не мог. Полицейский должен был принять очень серьезное решение и всю ответственность за него взять на себя. Борясь с желанием отдать письмо Рашена психоаналитику, Рабинович принял таблетку от головной боли и вывел на монитор видеозапись, приложенную к тексту.

Внимательно просмотрев ее, он принял еще две таблетки. Потом отправился в медпункт и реквизировал у доктора недельный запас спирта. Назавтра Рабиновичу было очень плохо, и эскадра наконец-то смогла от него отдохнуть. А еще днем позже он вызвал на флагман всех своих старших офицеров и показал им запись, на которой огромные блестящие загогулины чужих кораблей гонялись за маленьким скаутом.

Когда в кают-компании утихли изумленные возгласы, Рабинович поднял ладонь, призывая людей к порядку, и произнес характерную для него речь, короткую и безапелляционную.

— Эта долбаная запись, мать ее так, подлинная, — сказал вице-адмирал. — Работал Абрам Файн, опытный старый хрен, вы его знаете. Алекса Успенского, чтоб ему провалиться, вы тоже знаете. Никакой он, трам-тарарам, не псих. Нормальный русский, мать его так. Говорит, с красножопыми его подставили. Замечательно. Пусть эти… (набор эпитетов продолжительностью в минуту) …гражданские подставляют кого угодно, сто херов им в рот и якорь в жопу! Главное, чтобы не подставили нас. А ведь они хотели… (еще минута раздумий вслух). Воевать с трахучей группой F — занятие для умственно отсталых, я так считаю, чтоб меня… Понятное дело, никто здесь группы F не боится, мы ее вздрючим, трамтарарам. Военные будут сосать, пока не подавятся. Но сколько они между делом побьют наших, страшно подумать, трамтарарам. Я таких гнилых раскладов не хочу. Похоже, и Алекс, мать его, тоже этого не хочет. Предлагает разойтись, бля, по-хорошему. Поэтому я, как командир долбаной эскадры, в сложившихся педерастических обстоятельствах беру всю ответственность на себя! А вы, такие-разэтакие… (несколько минут задушевного рассказа об особенностях интимной жизни подчиненных). Да, о чем это я?

— Вы сказали, что берете ответственность на себя, господин вице-адмирал, сэр! — напомнил заместитель Рабиновича.

— А кто еще здесь на такое способен, ты, что ли? — осведомился Рабинович, но крепкого слова к вопросу не добавил. Как хороший командир, он никогда не ругал офицера персонально, если рядом были младшие по званию. Хотя не стеснялся материть всю свою эскадру оптом. — Итак, негодяи! — заключил он. — Приказываю всем рассосаться отсюда на хер, и носа блядского не казать, пока я не разрешу. Может, Алекс и не врет, мать его, а может, тут какая-то засада. Короче, план расстановки наших вонючих сил получите у начштаба. После чего встанете по своим долбаным местам и будете тихо стоять. Занимаем, мать ее, сферическую оборону. Я в центре жду Алекса, он, зараза, должен подойти на двух кораблях. Но если он, паскуда, задумал кинуть нам подлянку, так хоть вы, трам-тарарам, живы останетесь. Всякие детали, подробности и прочие гребаные координаты вам сообщат. Жду ваших сраных вопросов, на хер!

— А как же насчет чужих, сэр? — спросил кто-то не в меру любопытный. — В смысле — что мы с ними будем делать?

Вице-адмирал испепелил непонятливого офицера взглядом, крякнул и с надеждой оглянулся на заместителя.

— Мы ничего не будем делать с чужими, — спокойно объяснил заместитель. — Это задача армии. Поскольку от армии не осталось… — он слегка замялся, — почти ничего…

— Короче, нам этот русский траходактель со своей трахучей бригадой нужен живой и невредимый! — заключил Рабинович. — И это ваше дурацкое счастье, что он не рехнулся и готов делать свою долбаную работу! Потому что, мать-перемать, если бы против чужих выставили вас, трам-тарарам, мне даже страшно представить… (и так далее). Короче, если Алекс в порядке, мы ему должны всю жопу расцеловать и не поморщиться!

— Вот именно, — поддакнул заместитель. — Именно это я и хотел сказать.

* * *

— Включить позиционные огни, — приказал Рашен.

«Гордон» и «Тушканчик», бестелесные черные пятна на черном фоне, вдруг превратились в две новогодние елки.

Полицейская эскадра, на экранах которой вдруг соткались из ничего два корабля, дружно охнула.

— Твою мать! — взвизгнул Рабинович, подпрыгивая в кресле.

— Вице-адмирал Рабинович, ответьте адмиралу Успенскому! — раздалось из динамиков.